– Хотите знать, чем все закончилось?! – вскричал Джош, поднимаясь из-за стола с бутылкой в руке. – Вы и так все знаете! Но я напомню вам! Через четыре дня шесть банд ворвались в город. Они окружили усадьбу коменданта и грозились спалить все, перестрелять всех, если он не отдаст золото. У коменданта было восемь человек охраны– бестолковые юнцы, трясущиеся от страха. И не было никакого золота. И вот тогда в город вошли мы. Легендарная Пятерка, ищущая покоя… Первым покой нашел молчун Тикрет – он пристрелил двенадцать человек, но в тот момент, когда он перезаряжал свои револьверы, на него налетели трое всадников. Они совсем не умели стрелять, не могли попасть ни в голову, ни в сердце, и поэтому Тикрет долго истекал кровью, лежа в дорожной пыли. Умер он тихо и незаметно. Молча, так ни разу и не ругнувшись… Вторым был Порт. Все время, пока Тикрет истекал кровью, Порт был рядом, отстреливая тех, кто неосторожно высовывался из укрытий. Они были неразлучны и умерли, кажется, в один момент – шальная пуля разнесла Порту череп, и крепкая куртка на этот раз ничем ему не помогла… Вимолс, увешанный револьверами, метался по улице в облаке пыли и дыма. Он был самым старшим из нас, но как он прыгал, как кувыркался, как перекатывался! В него не могли прицелиться – так быстро он двигался. И все же он наскочил на пулю. Упал и какое-то время полз к обочине дороги, надеясь, наверное, спрятаться за камнями. Он умер, крепко сжимая револьверы в руках – его потом так и похоронили… Дастин… Здоровяк Дастин поймал четыре пули. Одна пробила левую руку. Вторая засела в бедре. Третья воткнулась меж ребер. Четвертая попала в живот. А ему все было нипочем – он даже не прихрамывал, так и стрелял с двух рук. Перезаряжал револьверы и стрелял снова. Дважды ему приходилось пускать в дело нож. Я не знаю, какая именно пуля из засевших в нем его убила. Он шел, стрелял, вдруг упал и больше уже не пошевелился. Здоровяк Дастин – таких людей больше нет… А я… я просто шел и стрелял. Я не прятался за укрытиями, не бегал. Я хотел умереть вместе со своими друзьями. Мне казалось, что это самое правильное… Даже не знаю, почему я выжил. Просто… просто вдруг враги кончились, и я оказался один. Совсем один… Вот и все, что случилось тогда…

Джош замолчал, обвел слушателей тяжелым взглядом Сел, наполнил стакан наполовину, одним махом все выпил.

Кто-то негромко захлопал. Маленький мальчик подошел к стрелку, обнял за ногу.

– Что, малыш? – Джош наклонился к ребенку, потерял равновесие, чуть не упал, схватился за угол стола. Лицо ребенка расплывалось. Пол и стены качались.

– Я пьян, малыш, – сказал Джош, пытаясь улыбнуться. – Отпусти, пожалуйста, мою ногу. Иди лучше поиграй.

Ребенок нацелился указательным пальцем в стрелка, изобразил звук выстрела.

– Да, да. Ты настоящий стрелок. На вот, подержи. – Джош вынул из кобуры револьвер, протянул малышу. Тот двумя руками принял тяжелую игрушку, с восторгом оглядел со всех сторон.

– Ты рад, что услышал правду? – спросил Джош у Пола.

– Не знаю. А что было потом?

– Что было?…

Ребенок сел на пол, заглянул в ствол. Палец его лег на спусковой крючок.

– Потом была вся моя жизнь. Множество ограбленных банков. Сражение у Ржавого Ручья. Бой за Лесной Переход. Банда Рыжего Вини… Вся моя жизнь – это сплошная стрельба.

Грянул гром.

В лицо Джошу что-то брызнуло, он утерся, еще ничего не понимая, посмотрел на ладонь.

Кровь.

Загалдели люди. Кто-то взвизгнул. Застучала отодвигаемая мебель.

“Нельзя детям играть с оружием…”

Он опустил глаза.

Ребенок так и не выпустил револьвер.

Словно настоящий стрелок, подумал Джош. Словно Порт.

Стены, люди закружились перед его глазами, и он, теряя сознание, стал медленно заваливаться на пол.

Было нестерпимо холодно.

Ему вдруг показалось, что он все еще в центре миров, по ту сторону Портала, а все, что было: погоня, схватка в тумане со всадниками, странная деревня, дорога в город, ребенок в луже крови на полу кабака, – это сон. На самом деле сейчас зима, они вчетвером в маленькой снежной избушке ждут день, когда по дороге пройдет караван с золотом…

Он почти уверил себя, что все так и есть, и открыл глаза.

Каменные стены, сочащиеся влагой. Арка высокого потолка, узкое зарешеченное окошко на самом верху – так высоко, что до него не допрыгнуть, не коснуться даже кончиками пальцев. Свисающие цепи, старые, проржавевшие.

Тюрьма.

И значит.

“…нельзя было давать ребенку оружие…”

Все было на самом деле.

Он сел на жестких нарах, осмотрел себя. Револьверов конечно же нет, денег тоже.

Сколько прошло времени?

Он встал, смерил шагами тесную камеру – четыре шага вдоль, три поперек. Подошел к двери, прислонившись ухом, попытался услышать хоть какой-нибудь звук с той стороны.

Болела голова. Хмель еще не выветрился. Нестерпимо хотелось пить.

– Эй! – Джош стукнул в дверь. – Кто-нибудь! Тишина.

– Эй!…

Только капли срывались с потолка и звонко били в каменный пол.

Джош вернулся на нары, сел, поджав ноги, обхватив колени руками. Прикрыл глаза. И стал слушать мелодию капели…

Из оцепенения его вывел грохот отодвигаемого засова.

Джош рефлекторно схватился за пояс, поймав руками пустоту.

Дверь медленно отворилась. В камеру протиснулся человек в грязно-серой робе, принес миску и кувшин.

– Эй, сколько меня здесь еще продержат? – спросил Джош у тюремщика. Тот промолчал, только коротко и безразлично глянул на узника, словно и не человек перед ним был, а какая-то вещь.

– Слышишь меня? – Джош спустил ноги на пол, намереваясь встать. Тотчас в дверях возникла еще одна фигура с дубинкой в руках. Взгляд – хмурый, исподлобья. Джош услышал грозное:

– Сидеть! Он послушался.

Тюремщик в робе поставил на угол нар миску с какой-то бурдой и кувшин. Отступил назад, держась лицом к пленнику, не отводя от него взгляда.

Дверь захлопнулась. Джош снова остался один.

Он взял кувшин, глотнул – обычная вода. Присосался к узкому горлышку, выхлебав почти половину. Заставил себя оторваться – еще неизвестно, когда в следующий раз принесут питье. Отставив кувшин, поднял миску, осторожно понюхал кашеобразное содержимое. Давясь, стал поглощать безвкусную вязкую массу, черпая ее пальцами. Пустую миску бросил на пол к двери, сморщившись болезненно от звона. Облизал руки. Потом долго ходил по камере, мучаясь от неизвестности и вынужденного безделья. Через какое-то время он заставил себя успокоиться и снова уселся на нарах слушать перестук срывающихся с потолка капель…

Он мерз. Пропитавшаяся сыростью одежда не грела.