когда научил меня, то шашлык уже делала я. Но при этом, что бы я ни делала, он все время спрашивал: «Мумочка (он звал меня так), тебе помочь?» – даже когда ослабел сильно. Когда мы приезжали на дачу, я начинала таскать сумки, понимая, что он не может мне помочь, а он все равно спрашивал: «Помочь?»

Любил скорость, считал: какой же русский не любит быстрой езды? И мы однажды, когда на дачу поехали, попали в аварию. Он ехал по бетонке под сто, и почти на подъезде к даче машину занесло. Мы, к сожалению, не были пристегнуты, и после удара о столб нас несколько раз развернуло, и мы по склону, кувыркаясь, скатились вниз. Но, как ни странно, машина встала на колеса. Владимир Абрамович потерял сознание, а я – нет. Может быть, меня спасло то, что, увидев, как нас несет, я ногами сильно уперлась в пол. Голову разбила, вся в крови была, и еще слизистую верхней губы у меня изнутри как ножом срезало, а Володя сломал ключицу. Машина восстановлению не подлежала. Потом те, кто доставал нас, рассказывали, что подумали: в машине живых нет.

После этого случая я боялась с ним ездить, предлагала сама сесть за руль, поскольку к тому времени уже получила права. Говорю ему: «Я с тобой ездить не буду». А он: «Ну и не езди». И тогда я купила себе такой маленький Daewoo Matiz, и мы ездили на дачу цугом. Причем уже ближе к его 90 годам я с трудом убедила его перестать водить машину. А он был бесстрашный: помню, я только получила права, он посадил меня за руль и сказал: поехали. А то, что я толком не ездила, это его не волновало.

Наверное, многие не знают, что Владимир Абрамович во время войны служил в разведке, хорошо говорил по-немецки. И в мирной жизни пользовался.

К примеру, мы очень любили Вену, у нас была примета: чтобы вернуться, нужно посидеть в пивной «Сальм Брой», что в центре города, – поесть там ребра, выпить по кружке пива. И как-то накануне отъезда вечером пришли туда, но свободных столиков не было, и нас посадили к паре, довольно молодой, из Германии. Разговорились: я – по-английски, Владимир Абрамович – по-немецки. Речь зашла о войне, и то, о чем он рассказывал, можно было свести к тому, что у Владимира Абрамовича, единственного во всей нашей компании воевавшего, ненависти к немцам нет. Что фашизм и немецкий народ – не одно и то же. В результате пара плакала, заказала шнапс, и мы вместе выпили.

То, что он меня очень любил, то, что он все понимал, я знаю точно. Поэтому никакой особой женской долей я не была обделена. Это была наша жизнь, которая мне очень нравилась. Мы 24 часа в сутки, 365 дней в году проводили вместе. Я даже в больнице с ним лежала и никогда его не оставляла, ни на минуту. Только 8 марта, в тот роковой день, когда его увезли в больницу. Он долго без меня не мог. Ведь в Италии, когда летом у него случился инфаркт, врачи меня не пускали в реанимацию. В результате я просидела там трое суток на стуле. Так и спала. Для меня теперь это самый жуткий кошмар в жизни – мысль, что он умер без меня. Теперь все время думаю: «Вдруг, если бы я с ним там была, он бы не умер. Вдруг ему было в этот момент страшно, что меня рядом нет и я не держу его за руку».

Когда хоронили Владимира Абрамовича, была роскошная корзина белых роз от великой французской певицы Мирей Матье. В тот день, когда Владимира Абрамовича не стало, Мирей позвонила мне – второй после Ирины Петровны Купченко. Поддержала и сказала, что они меня не бросят. Наши встречи с ней – это тоже судьба. 2015 год, в Рождество мы были на даче. Встали утром, позавтракали и включили телевизор, а по каналу «Культура» начинался концерт Мирей Матье в зале «Олимпия», запись 2005 года. Вообще-то мы собирались гулять, но тут зависли. И тут я увидела два представления – ее концерт и как его смотрит Владимир Абрамович. Он весь был там, как будто прожил с ней на сцене каждую спетую ею ноту. И в финале, когда она выдала длинную кантилену и сделала победный жест, Владимир Абрамович повернулся ко мне и сказал: «Сама довольна!» Он был за нее рад.

Мы с ним полюбили Мирей в ее зрелом периоде, и с тех пор прежняя и нынешняя Мирей были для нас как два разных человека. Мы считали, что сейчас она на десять голов выше самой себя в молодости: на сцену выходит не девочка, а женщина, которая что-то пережила и которой есть что сказать. «Я бы пошел на ее концерт. Она не будет где-то выступать?» – спросил он тогда. Я – тут же в Интернет и выяснила, что у нее действительно будет гастрольный тур по Европе, да еще и 5 марта, в годовщину нашей свадьбы, и в нашей любимой Вене. И мы решили поехать.

Я купила на сайте билеты в Венский Концертхаус, написала в клуб ее фанатов, что едем. Ее давний поклонник Михаил Филатов сообщил менеджеру Мирей о Владимире Абрамовиче, и тот ответил, что после концерта нас пригласит к ней. Владимир Абрамович вышел с большим букетом – 25 белых роз, преподнес ей, а она представила его австрийской публике как «очень известного русского артиста». И уже после концерта мы пришли к ней за кулисы, там познакомились, и с этого момента началась теплая дружба. Мирей очень трогательная и очень маленького роста. И это больше всего поражало Владимира Абрамовича, он всегда спрашивал: «Где же это все там помещается?», – имея в виду ее мощный голос.

Я до сих пор езжу на ее концерты. Только теперь одна.

Каждый с годами, даже если не хочет, думает о своем уходе из жизни – как это произойдет. Когда летом у него случился первый инфаркт, мы стали потихоньку отменять спектакли. Но посадить его дома – это даже не обсуждалось. Ведь еще 30 декабря 2018 года он играл «Бенефис». Более того, мы с режиссером Владимиром Ивановым придумали для Владимира Абрамовича бенефисный номер в «Мадмуазель Нитуш». Роль была придумана так, что, выходил бы он на сцену или нет, на содержание спектакля это не влияло бы. Но он так и не вышел. Я умом понимаю, что