И Лавр с головой ушёл в новую работу.

Сделал прибор: шкала, стрелка на оси, спиральная пружина. Установил две гребёнки из тонких алюминиевых пластин, входящих друг в друга, не соприкасаясь: одна неподвижная, другая подвижная, нанизанная на ось прибора, как шашлык на шампур. Электрические заряды, воздействуя на них, выталкивают подвижную гребёнку из неподвижной. Это вращает ось, преобразуя измеряемую величину заряда в силу/момент силы, поворачивающий ось со стрелкой.

Знакомый часовщик Сёма с Тверской изготовил ему пять сверхтонких спиральных пружинок, и Лавр отобрал одну самую мягкую. И он очень точно сбалансировал прибор, чтобы малые силы отталкивания зарядов приводили к существенным перемещениям стрелки. Иначе говоря, изделие отличалось сверхчувствительностью.

Пришлось, конечно, побегать, выпрашивая то тут, то там нужные материалы. По его просьбе Кубилин заказал на 1-м Московском часовом заводе подвес на рубиновых камнях, да ещё и с накладными камнями на торцы цапф.[31] Заводской мастер, передавая заказ, без всякой скромности заметил:

– Такого качества вы не найдёте даже в Швейцарии.

А часовое масло для своего прибора Лавр взял как раз швейцарское.

Он работал, удерживая в голове своей мысль, что, возможно, эти исследования помогут ему понять природу своих странных «реальных снов». Что-то ведь происходит особое в атмосфере, раз его разум переносится в другие времена, подобно радиоволне…

Работа над радиодальномером требовала поездок по Москве в поисках деталей. А Москва – такой город, что куда б ты откуда ни ехал, а в центре города обязательно окажешься. Вот и забежал однажды Лавр в университет – а там была большая перемена. Вошёл во двор, огляделся, и сразу увидел Колю Сигала. Подошёл, хлопнул по плечу:

– Здорово, старина! Как жив?

– Ой, Грошик! – обрадовался тот. – Не надеялся тебя вновь увидеть. Думал, ты забился в угол и зализываешь раны. А ты ничего, весёлый.

– Нам не страшны ни льды, ни облака, – усмехнулся Лавр. – Зашёл поблагодарить тебя за поддержку на том собрании.

Коля рыскнул глазами по сторонам, сказал вполголоса:

– Наказали нас с тобой ни за что, я думаю. И выгнали тебя несправедливо.

– Справедливости в мире вообще мало, – ответил Лавр. – На всех не хватает.

– Но надо бороться. Я, вот, подал заявление на пересмотр. А ты апелляцию подал?

– Нет.

– Учат: будь честным, помоги товарищу, подставь плечо, а когда я так и поступил, вкатили мне выговорешник.

– Без занесения?

– Без.

– Знаешь, Коля, не хочу прослыть Кассандрой, но своим заявлением ты добьёшься только выговорешника с занесением.[32]

– Это ещё почему?

– Скажут, потому что не осознал. Ведь меня исключили?

– Ну.

– Значит, подставляя мне плечо, ты поддерживал негодного комсомольца. А требуя пересмотра своего дела, ставишь под сомнение решение собрания о моём исключении.

– Ставлю. Тебя ни за что выгнали.

– Коля, умоляю: забери заявление. Или ты заодно с комсомолом во всех его глупостях, или затопчут в грязь. Ты меня поддержал, и хватит: я благодарен. Даю добрый совет. Выговор через полгода снимут, а будешь трепыхаться, сделаешь себе только хуже.

– Ну, ты циник, – расстроился Коля. – Ты же предлагаешь мне плюнуть на идеалы.

– Придётся выбирать: или идеалы, или Устав комсомола. Идеалы вещь умозрительная, а Устав – реальная. Живи, Коля, в тех условиях, которые тебе предлагает реальность.

К ним подтянулись ещё двое однокурсников, и они вынужденно прекратили этот разговор. Один из вновь подошедших переживал, что не сдаст немецкий язык. Другой выспрашивал у Лавра, не знает ли тот кого-то, кто может сдать комнатку бедному студенту. Лавр не знал.

Разговаривая, он заметил, что в сторонке остановилась и смотрит на него ещё одна бывшая его соученица, Леночка Перепёлкина. Когда парни ушли, Лавр подошёл к ней.

– Здравствуй, – шепнула она, улыбаясь.

За столетия его жизни опыт, сын ошибок трудных, выработал в Лавре способность интуитивно разделять сферы деятельности так, чтобы интересы разных сфер не перемешивались. Если он где работал, то там он работал. Где учился – там учился. А если любил женщин, то, значит, любил женщин.

Эта Леночка увлекалась лёгкой атлетикой, и они виделись не только в аудиториях, но часто вместе попадали в спортзал. Конечно, он знал, что интересен ей. Но учёбу, спорт и девочек смешивать не мог! Те, с кем он учился, были не женщинами, а студентками или спортсменками: в их отношении его инстинкты отключались.

Но теперь-то Леночка не была ему соученицей?..

– Здравствуй, Леночка! – радостно сказал он. – Да ты, смотрю, похорошела за дни моего отсутствия!

Она удивлённо махнула ресницами, сказала гордо:

– Я всегда была хороша! Просто раньше ты меня не замечал.

– Боялся. Если б я тебя заметил – всё, прощай, учёба! Думал бы только о тебе.

– Врёшь ты, Гроховецкий, – с чувством сказала она. – Но врёшь красиво. Где ты теперь? Куда делся?

– Работаю в артели. Создаю новую технику.

– Ты и в технике разбираешься?! Надо же. А спорт бросил?

– Боксирую в «Трудовых резервах». Иногда плаваю. Но бывают и у меня свободные вечера. Сегодня, например. А ты? Чем занимаешься сегодня вечером?

– Сегодня тренировка. Зато завтра свободна.

– А живёшь где?

– На Малой Болвановке. Знаешь, это на Таганке.

– Ещё бы я не знал. От меня десять минут пешком…

В библиотеке, где его мама работала методистом, проходил ежемесячный «санитарный день». Мыли полы, окна и стены, убирали книжную пыль; где надо, красили, что надо чинили. Библиотеки – учреждения идеологическими, контролировали в них чистоту и порядок строго, но, тем не менее, санитарные дни были короче других рабочих дней. Расходиться было можно сразу по окончании работ, а потому сотрудницы, для ускорения, приводили в помощь своих детей.

Если при царизме в библиотеках работали исключительно мужчины, то в советской России произошёл странный кульбит: библиотекарями оказались одни женщины. И на уборку помещений с ними шли только дочери, а мальчики – ну, если совсем маленькие. Взросленькие мальчики не желали заниматься непрестижным трудом. Лавр, всегда приходивший помогать матери, был исключением, и естественно оказался в этом весёлом коллективе любимчиком. Вся тяжёлая работа и ремонт были на нём. Он чинил столы и стулья, рамы и фрамуги, каталожные ящики и дверные замки, отвечал за электрику.