— Пленники, — отвечал Гар. — Новые рабы... Извини, я не хотел оскорбить твой народ, но человеческая природа такова, что всегда толкает нас на неблаговидные поступки.

— Это больше не мой народ!..

Алеа сама не ожидала, что встанет на защиту Мидгарда и его обитателей. Нет, они не заслуживали ее добрых чувств. И Гар прав. Кто первым начал приграничные грабежи? Ну конечно, не карлики!

— Ты хочешь сказать, что и на гигантов они тоже нападают первыми?

— Бывает, — подтвердил Гар. — И повод всегда найдется — например, можно сказать, что защищаешь свои владения от посягательств отрядов гигантов. Кстати, а великанов тоже отдают в рабство?

— Нет, конечно! Кому они нужны! — с жаром воскликнула Алеа. — К тому же это опасно...

— Понятно, — кивнул Гар. — И много рабов убегает?

— Не знаю. Из моей деревни бежали редко. — Алеа снова ощутила, что ей почему-то хочется грудью встать на защиту своих соплеменников. — Раза три-четыре в год. Но, насколько мне известно, по всей стране пытаются бежать еще больше.

Каждую неделю глашатаи приносят известия от баронов. И всякий раз сообщают о том, что пытался бежать по крайней мере один раб. Конечно, беглых ловят и приводят назад...

— И о каждом рассказывают по отдельности?

— Да, — ответила Алеа и нахмурилась.

Интересно, почему для него это так важно?

— Рассказывают, не жалея кровавых подробностей, — задумчиво произнес Гар. — Что делают с пойманными рабами?

Алеа вспомнила то, чему ей не раз доводилось бывать свидетельницей, и ее передернуло. Кстати, тогда девушке казалось, что все нормально, что так оно и надо...

— Сначала их избивают, а затем калечат, чтобы не пытались бежать снова...

Тут Алеа вспомнила одноногого Нолла. Она знала его с детства. Его вина заключалась только в том, что он слишком рано прекратил расти.

Алеа устыдилась всех тех обидных и несправедливых слов, которые она когда-то бросала в его адрес. Конечно, не она одна поступала так, другие дети тоже, но сейчас девушке было от этого не легче.

— Вот и ты попала в рабство, — добавил Гар.

— Я же сама тебе рассказывала, — отозвалась Алеа глухо. — Меня приговорили к рабству через неделю после того, как умер мой отец. Староста отобрал все наше имущество — дом, землю, скот, мамины украшения, даже одежду!

От этих воспоминаний по щекам молодой женщины покатились слезы.

— Он взял даже рубиновую брошь, мамину любимую! Я приколола ее маме на платье, когда она лежала в гробу, но староста велел помощнику снять украшение и отдать отцу. Тогда я не поняла зачем. Раньше такого не делали...

— Наверное, ты была первой, кто пытался положить в гроб покойнику любимую вещь, — мягко заметил Гар.

— Наверное. Но до этого я не обращала внимания, кого как хоронят. Если то был хороший друг, принимала участие в оплакивании... Впрочем, друзей было не так уж и много, особенно после того, как мне стукнуло пятнадцать и я резко потянулась вверх... — Голос Алеа звучал совсем глухо. — По крайней мере их друзья пришли на похороны родителей. Папа прожил после мамы еще год, но он уже почти не замечал, что происходит вокруг, утратил всякий вкус к жизни. Подозреваю, он просто не хотел и не мог жить без нее...

Глаза рассказчицы наполнились слезами, но она сердито смахнула их.

Нет, она не имеет права показывать свою слабость перед этим человеком! Да и перед любым другим, будь то мужчина или женщина! Теперь у нее ни к кому нет доверия. Все они сначала улыбались ей лживыми улыбками, а потом бросили ее на произвол судьбы. И никто не протянул руку помощи...

Алеа вспомнила похороны отца, гроб, поставленный в горнице на деревянные козлы, задернутые занавески, отчего в комнате даже среди бела дня царил полумрак, горящие свечи по обеим сторонам гроба... она сама в черном платье — том самом, в которое ей пришлось облачиться за год до этого, когда умерла мама.

Соседи тянулись нескончаемой вереницей. Они бросали скорбные взгляды на гроб, кое-кто бормотал себе под нос молитвы, прося богов позаботиться о том, чтобы дух покойного поскорее вознесся на небеса и не беспокоил живых. Другие почти неслышным шепотом прощались со старым другом...

Некоторые замечали присутствие Алеа и оборачивались в ее сторону, чтобы выразить соболезнование, а затем двигались дальше, чтобы взять со стола стакан и выпить за успокоение души умершего.

Алеа машинально благодарила каждого из них, почти не вслушиваясь в чужие слова. Пребывая в каком-то полусне, она вообще мало что замечала вокруг себя, ощущая разве что бесконечное одиночество, отгороженность от окружающего мира.

Более того, в тот момент она вообще не осмелилась бы причислить себя к живым. Кто-то обещал ей поддержку и помощь, но Алеа не верила их обещаниям.

— Значит, все соседи пришли проводить его дух на небеса, — вторгся в ее воспоминания тихий голос Гара.

Темные стены словно стали тоньше, прозрачнее, и сквозь них вновь начал просачиваться солнечный свет, а еще что-то вроде надежды, которая в этот момент почему-то показалась Алеа горькой...

— Вся деревня, целиком?..

— Да, — подтвердила Алеа и удивилась, почему Гар вместо «Валгалла» упорно говорит «небеса». Хотя, конечно, Валгалла и есть небеса, но все-таки...

— Пришли даже двое или трое недругов — те, кто ненавидел отца больше всех на свете за то, что он нажил себе немало добра, построил себе прекрасный дом, наполнил его красивыми вещами... даже они пришли проститься с ним. Меня тогда это растрогало до слез — увы, через неделю умиляться было уже нечему. Тогда, на судилище, я разглядела в глазах завистников алчный огонь, и мне стало ясно, что они приходили не для того, чтобы разделить со мной горе, а чтобы позлорадствовать, предвкушая, как отнимут у меня все добро... все, до последней нитки.

— И все-таки большинство наверняка пришли, чтобы утешить и поддержать тебя в трудную минуту, — негромко заметил Гар.

— Если оно и так, то как же быстро они изменили свое мнение! Ну почему я сразу не поняла, что люди лгут мне, кривят душой!..

И вновь воспоминания показались девушке реальнее самой жизни, ее снова окружили знакомые лица из не столь далекого прошлого. На первый взгляд они были полны сопереживания, но в действительности все это было лишь притворство...

Алеа чувствовала себя совершенно чужой в этом сонме лжецов, зарившихся на чужое добро. Нет, она ожидала увидеть что-то подобное в глазах Вентодов, а ведь они, самые заклятые враги ее отца, тоже пришли проститься с ним. Кстати, когда она стала расти слишком быстро, именно дети Вентодов кидали ей в лицо самые обидные оскорбления. Но и они пришли... нет, лучше сказать, что Вентоды явились все до единого, и сочувственно вздыхали, и говорили лживые слова — и сам Вигран Вентод, и его неприветливая жена, и все их шестеро отпрысков... Последний, самый младший, был еще не женат и жил с родителями. Да, все они держались учтиво, но как-то натянуто и неискренне, словно были отделены от нее высокой стеной.