Первое время я стремился сопровождать Тони во всех заграничных поездках, чем демонстрировал чувство незащищенности и неуверенности. Тони, бывало, норовил отослать меня из аэропорта обратно на Даунинг-стрит; по его словам, я представлял собой любопытное сочетание неверия в свои силы и самонадеянности. И Тони, и Алистер нещадно дразнили меня по этому поводу. Со временем, обнаружив, что в заграничных поездках я только и делаю, что по мобильному телефону разруливаю лондонские ситуации, я понял: Тони абсолютно прав. Я перестал набиваться к нему, оставался в Лондоне — разве только намечались очень важные переговоры, которые требовали моего участия. Однажды меня высмеяли (вполне заслуженно) за решение обзавестись персональным ящиком для официальных бумаг, да еще с пафосной надписью «Главе администрации премьер-министра». Алекс Аллан шепнул: дескать, все личные секретари имеют такие ящики, значит, и мне надо. В первой же заграничной поездке этот ящик в руках Тони и Алистера настолько смутил меня, что по возвращении я задвинул ящик под стол, где он пылился следующие десять лет.

Доверительность в отношениях с лидером достигается постепенно. Наши с Алистером утренние визиты к Тони неизбежно вызывали у меня ассоциации с Версалем времен Людовика XIV. Бессчетное количество раз мы наблюдали Тони завтракающим; частенько он делал распоряжения, принимая ванну или одеваясь в туалетной комнате, под вводное «Джонатан, не поставьте в труд — передайте мне вон ту рубашку». У моего брата тоже есть подобный опыт — ему нередко готовила завтрак сама госпожа Тэтчер. В нагрузку к завтраку шел инструктаж. При нашей работе поневоле слушаешь телефонные разговоры правителя с членами Кабинета и иностранными лидерами. Тони никак не мог взять в толк, откуда мне столько известно. Когда бы я ни сослался на тот или иной его телефонный разговор, он реагировал вытаращенными глазами. Поначалу он старался удалять чиновников, чтобы не слушали его телефонные разговоры (особенно — с Гордоном Брауном), а сам звонил без посредства коммутатора. Потом привык. Такова судьба премьер-министра — он живет словно в аквариуме. Впрочем, статуса друга Тони я так и не добился. Глава администрации должен держать известную дистанцию со своим боссом, иначе остатков объективности лишится. Макиавелли справедливо отмечает: государю крайне трудно найти истинного друга или поддерживать дружеские отношения, зародившиеся еще до прихода к власти.

Между тем взаимное доверие необходимо. Помню, когда я работал в Северной Ирландии, мой автомобиль оснастили устройством, предупреждающим о взрывчатке. Это было сущее наказание. Устройство реагировало не только на взрывчатку; ни с того ни с сего начинало вопить. Я каждый раз дергался — да и как не дергаться; к машине подходил с трепетом, на ватных ногах. Однажды субботним днем 1999 года я отправился с семьей на прогулку в Риджентс-парк. Решили возвращаться домой, приблизились к машине, я открыл дверь — и тут мерзкая штуковина завыла. Я опустился на колени, заглянул под машину, не обнаружил ничего подозрительного. У нас было два варианта действий — рискнуть или дождаться саперов (которые обычно появляются часов через несколько). Я хотел ехать немедленно; Сара воспротивилась. Я решил позвонить Робби, личному водителю Тони, — Робби хорошо разбирался в подобных механизмах. Увы — как раз в это время он вез своего босса в Чекере, и мне пришлось объясняться с ним по мобильнику через Тони, который удобно расположился на заднем сиденье бронированного «ягуара». По совету Робби я стал проверять разные лампочки, однако Тони этот инструктаж вскоре наскучил, и он сказал что-то вроде: «Расслабьтесь, Джонатан, никакой бомбы нет», — и нажал «отбой». Я велел Саре с детьми отойти на несколько сотен ярдов, а сам завел мотор. Ничего не случилось. Вскоре позвонил Тони — узнать, взлетели мы на воздух или не взлетели.

Со временем я отчасти перевоплотился в Тони — стал думать, как он, и даже получал рубашки и галстуки «с барского плеча». К сожалению, костюмы Тони мне не годились. Еще будучи в оппозиции, он как-то облился чаем прямо перед публичным выступлением, и нам пришлось поменяться костюмами. Тони вполне приемлемо смотрелся в моем костюме, мои же голые лодыжки были открыты для всеобщего обозрения, ибо ноги Тони на три дюйма короче моих ног. Что касается моего брата, он, пока работал на Даунинг-стрит, 10, стал внешне походить на Маргарет Тэтчер — у него, например, волосы посветлели и попышнели. Наверно, советники заимствуют внешние черты и образ мыслей своих начальников подобно тому, как собаки приобретают сходство со своими хозяевами.

Кстати, для главы администрации это крайне важно — проникнуть в мысли лидера, с тем чтобы принимать вместо него угодные ему решения второго и третьего плана. В тех случаях, когда требовалось быстро решить вопрос, функцию точки соприкосновения с Тони для министров и старших чиновников (и конечно, для служащих с Даунинг-стрит, 10) выполнял ваш покорный слуга. Я понял, когда могу говорить от лица премьера; когда лучше отловить его на выходе из «логова», между встречами, и получить указания непосредственно из премьерских уст; когда следует дождаться основательной дискуссии. Гордон Браун, став премьером, сократил должность главы администрации из желания отличаться от своего предшественника — и напрасно. Отсутствие человека, способного принимать решения, оказалось палкой в колесе целой системы.

Разумеется, мне случалось ошибаться. Например, когда ушел на пенсию Майк Джексон, глава генерального штаба, Министерство обороны отправило на Даунинг-стрит резюме его предполагаемого преемника. Мы с Найджелом Шейнуолдом, советником Тони по вопросам внешней политики и обороны, решили, что не стоит беспокоить премьера из-за такой малости, как одобрение кандидатуры нового главы генштаба. Найджел написал в Министерство обороны, что Тони согласен, раз этого человека рекомендует Майк Джексон. Через несколько месяцев новый глава генштаба, Ричард Даннат, доставил нам серьезные неприятности — пока мы вели судьбоносные переговоры в колледже Сент-Эндрюс, в Северной Ирландии, он взялся критиковать нас на страницах «Дейли мейл». Тони посетовал на поведение Данната, я же, напрочь забыв о более ранних событиях, обвинил Тони: дескать, вы сами его назначили. Со мной даже не посоветовались, парировал Тони. Я поднял старые дела, выяснил, что Тони прав, извинился.

Допускал я и другие промахи, причем во множестве, особенно на первых порах. Например, в 1997 году, отмеченном гибелью принцессы Дианы, я находился в патриархальном Дорсете, где даже мобильник не ловил. Мы с друзьями доехали до холма Эггардон и решили прогуляться. В багажнике машины остался мой портфель, набитый секретными документами. Поблизости околачивались двое; я еще подумал: подозрительные типы, но вскоре забыл про них. Вернувшись с прогулки, мы обнаружили, что стекла в машине выбиты, а портфель исчез. Я позвонил в охрану на Даунинг-стрит, мне посоветовали обратиться в Особую службу Дорчестера. Прежде я понятия не имел, что в Дорчестере есть Особая служба, однако поехал, куда было сказано. С офицером этой службы я общался через небольшое окошко на задворках участка. Офицер вел записи. Выяснилось, что он смутно представляет себе, где находится Даунинг-стрит. Он спросил, каковы особые приметы нашей компании, десантировавшейся у холма Эггардон. Одна примета есть, обрадовался я, — со мной была беременная женщина. «Вы хотите сказать, ваша жена», — переспросил офицер. Гражданская жена, уточнил я; наши отношения не зарегистрированы. Этот факт он фиксировал на бумаге с нарочитой обстоятельностью. Что-нибудь еще, сэр? Да, сэр, с нами были две женщины с детьми. Помедлив, офицер осведомился насчет мужей этих женщин. У них нет мужей, отвечал я, это лесбийская пара из Голливуда. На этом пункте офицер бросил вести записи. Особая служба отправила в Дорсет полицейских, чтобы прочесали поля; ни портфель, ни документы так и не были найдены. В результате инцидента я проникся сочувствием к измотанным чиновникам, приговоренным всю жизнь искать забытые в поездах портфели с секретными документами.