Тетка вроде как попыталась подняться. Повозилась и затихла. Потом слабым голосом ответила:

– Да я рада бы… Не получается только. Я уж тоже…

– Ну вот, в больнице подлечат.

– Коля, потерпи маленько еще. Здесь я отойти хочу. Здесь всю жись прожила, отсюда пускай и вынесут.

Валентина Викторовна слушала из соседней комнаты, не вмешивалась. Только дыхание боязливо задерживала.

– Что ж, – голос мужа, – когда-нибудь всех вынесут. Давайте все ляжем и будем ждать.

Тетка скрипуче, без слез, заплакала:

– Я, что ль, виновата, что не могу. А?.. Ни жить уже не могу, ни помереть…

– Да с чего вам взбрело-то про смерть?! Выйдете, вон, воздухом подышите, снегом. На табуретку свою садитесь. Чего лежать со сложенными руками?

Тетка уже не отвечала, только сухо всхлипывала, будто стараясь проглотить что-то застрявшее в горле.

Николай сел за стол спиной к ней. Посжимал пальцы, напрягая кулаки, глядя в неровно оштукатуренную, в мелких трещинах стену. Потом поднялся, достал из холодильника бутылку, тарелку с капустой, остатки копченой колбасы.

– Ла-адно, – бормотал то ли примирительно, то ли угрожающе, – ла-адно…

На другой день тетка встала. Отказывалась от еды, даже в туалет не выходила. Сидела на своем месте, равномерно качаясь. Уже перед темнотой, тепло одевшись, пошла из избы. Не сразу, от слабости, сумела открыть дверь.

– Ну куда вы опять? – остановила ее Валентина Викторовна.

– К Нюре надо… Семеновой. Поговорить.

– Мороз там, – сообщил Николай. – Снега по колено. Запнетесь, упадете.

– Да я как-нибудь… Дойду.

– Проводить вас? – Валентина Викторовна потянулась к своему пальто. – Господи…

– Погоди, – вскочил вдруг муж, – лучше я.

– Да ладно, чего ты…

– Я провожу. – В голосе Николая появилось что-то, заставившее Валентину Викторовну отойти от вешалки.

Пока он обувал унты, натягивал старый свой милицейский бушлат, тетка ушла – слышно было, как скрипит под ее ногами сухой снег. Странно громко скрипит…

– Ой, догоняй, – поторопила Валентина Викторовна. – Действительно, свалится ведь…

– И что? Тебе такое нравится? Спектакли каждый день… – Николай развернулся, шагнул в темные сенки. Хлопнул дверью так, что облако морозного пара метнулось под потолок.

…Валентина Викторовна прошла по кухне. Поправила одеяло на теткиной кровати. Присела к столу… Замерла, прислушиваясь к своему необычному состоянию: и тревожно было, и жутковато, и торжественно-приятно. Так с ней случалось в детстве в предновогодние вечера – числа тридцатого, когда уже стоит елка, ждешь скорого чуда, очень хочется спать, но сон перебарываешь, а в голове все мешается, и ты словно бы видишь краем глаза (прямо посмотреть – жутко), что совсем рядом – в углу или за занавеской – притаился кто-то. Или Дед Мороз, или бабай из леса. И в любой момент может произойти чудо или ужас… Валентина Викторовна грустно качнула головой, сказала то слово, что любила повторять в молодости, когда для этого, как казалось сейчас, не было никаких поводов:

– Нервы.

Встала, сняла с буфета коробку с лекарствами, нашла корвалол, накапала в рюмку. Ушла в комнату, включила телевизор.

– Если у вас не клеится жизнь, – пристально глядя с экрана, проникновенным голосом советовала румяная, средних лет женщина с оренбургским платком на плечах, – поймайте лягушку, поставьте ее на ладонь задом к себе, плюньте ей на спину три раза и бросьте прочь. И все напасти уйдут вместе с лягушкой.

Валентина Викторовна усмехнулась:

– Спасибо! – Переключила программу, но там, как и на всех последующих, была рябь.

Погасила телевизор, вернулась на кухню. Может, посуда есть грязная… Надо себя отвлечь… Нет, на столике за печкой было пусто. Присела на теткину табуретку… Пыльные ходики раздражающе тикали, маятник равномерно покачивался туда-сюда… Зачем вообще эти ходики допотопные? Тик-тук, тик-тук… Когда есть еще люди или чем-нибудь занимаешься, их не слышно, а сейчас – как молоточком по мозгам…

Николай вернулся минут через сорок. Громко сопя, разделся, вынул из кармана бутылку спирта и банку сайры. Выставил на центр стола, потер руки.

– Давай, что ли, пропустим на сон грядущий. Соленья там есть у нас? Или давай я в подпол слажу.

Удивляясь его не то чтобы веселому, а подчеркнуто хозяйскому какому-то тону, Валентина Викторовна открыла холодильник:

– Огурцы есть. Капуста… Тетку-то проводил?

– Угу.

– Вот куда она на ночь глядя… Беда с ней.

– Ладно, пуска-ай. – Николай закурил, и не как обычно, у печки, а за столом. – Недолго ей уже. Потерпим… Доставай там все, что есть. Аппетит разыгрался. От мороза, что ли… А снег, кстати, вали-ит!..

Хорошо они посидели вдвоем. Может, за минувший год и не сидели так, отдыхая душевно; и воспоминания на этот раз не ранили, а наоборот, помогали, давали поддержку.

Когда Валентина Викторовна взглянула на часы, было уже начало одиннадцатого.

– Тетка-то до сих пор… – забеспокоилась. – Неужели случилось что? Может, выйдем встретим?

– Сиди. – Николай доразлил спирт, получилось почти по полной стопке. – Придет, куда она денется? В крайнем случае прибегут… Давай, Валь, за то, чтобы всё у нас наладилось. Постепенно, медленно, конечно, но сдвигается. – Чокнулись.

…Опьянение ударило неожиданно, стоило только приподняться. Валентина Викторовна, стыдясь себя такой, тихо посмеиваясь, с трудом добралась до дивана и, не раздеваясь, легла. Тут же рядом оказался муж, обнял, потянул к себе.

– Всё хорошо будет, – мягко шептал, – всё хорошо…

Первые дни после того, как из роддома забрали ребенка, оставили у Артема странное ощущение: вроде и суета, постоянное напряжение, вскакивание по ночам при первом же писке или, наоборот, потому, что дыхания не слышно… Да, вроде бы тяжело до предела, но тяжесть эта как-то легко переносилась. Наверное, потому что это было новое состояние, новая тяжесть.

Правда, сил у Артема хватило ненадолго – через пару недель стал валиться на кровать при первой же возможности. Днем уходил во времянку, закутывался в тряпье и засыпал, и даже угроза замерзнуть не останавливала. «Замерзну – и черт с ним», – шептал с обидой, прикрывал рукавами свитера нос…

Замерзнуть не давали – постоянно находились дела, его тормошили, давали поручения, иногда сердились:

– Ну что ты вареный такой?! Ребенок заботы требует. Твой ведь ребенок, или как?!

Артем вздыхал, тер глаза и – «ради ребенка» – шел за водой, развешивал постиранное белье, тащил в дом дрова, чистил снег во дворе.