Песнию землю объял, и море, и звезды, и манов{33}.

Среди прочего в «Церковном улье» была история о филакийцах: я забыл, какую моральную тему она иллюстрировала, и с тем большим удовольствием перескажу ее, как смогу.

Вечером того дня, когда Протесилай, высадившись на троянском берегу, был убит Евфорбом, филакийцы, вытянув свои корабли на сушу, устраивались ко сну, расставляя стражу и назначая пароли. Они жаловались друг другу на то, как несчастливо для них начинается этот поход, и на то, что из рук вождя, которого они любили, они перейдут теперь в другие, от которых неизвестно чего ждать. Тут-то впервые за день, когда солнце почти зашло и становилось холодно к ночи, у них выдалось время, и они решили оплакать как следует умершего, чего раньше, в горячке битвы и последовавших распоряжениях и работах, не успели. Они вспоминали, как он был хорош собой, с его рыжими волосами, и как скор был в беге, словно скифский ветер; какая отвага была в нем, благодаря коей ни одно дело не казалось ему трудным, но он решался на все, и если бы его силы были вровень с его мужеством, никакие троянцы его никогда бы не одолели. Кончили они тем, как несправедливо, что такой человек лежит мертвый, лишившись той чести и богатств, которые мог здесь получить, лишь из-за того, что высаживался на незнакомом берегу, где его враг имел преимущество; и они решили пойти и выместить на троянцах свою досаду. По одну сторону от них стояли корабли Аякса, а в другую тянулись поля. Один из людей, которых они посылали искать пресную воду, рассказал, что не более чем в полутора милях от их расположения стоит ветряная мельница, которую они легко найдут, если двинутся влево вдоль берега; кроме того, он сказал, что сомнительно, чтобы оттуда всё успели вывезти под прикрытие городских стен ввиду той внезапности, с какою их флот здесь появился. Они выделили отряд с тех пяти кораблей, что причалили первыми, и условились, что будут идти, не зажигая факелов, чтобы не привлечь внимания троянцев, которые могут оказаться поблизости. Скоро они достигли мельницы, подле которой был дом мельника и разные службы. Все было покинуто. В воротах стояла телега со сломанною осью, груженная двумя-тремя рогожами муки. Филакийцы, сказав себе: «Посмотрим», рассыпались кругом, распахивали двери, ища, что здесь осталось, и перекрикивались друг с другом, пренебрегая осторожностью; а меж тем как они распоряжались подобным образом, Ксантипп с фракийским отрядом, позже других подошедший на помощь троянцам, с коими фракийцы связаны были союзом, заслышал беготню филакийцев и развернул своих людей, чтобы посмотреть, что это там. Подойдя ближе, он приказал сделать выстрел из луков и обнажить мечи. Застигнутые филакийцы отбивались поодиночке, ибо в темноте нет дисциплины, и каждый, отбросив стыд, думает только о себе; потеряв строй, они использовали мельничные постройки для укрытия, хотя фракийцы после первого выстрела подошли настолько, что луки уже не имели силы; и так они отбивали друг у друга те вещи, подле которых оказывались во время преследования, — ибо и фракийцы решили, что могут притязать на уцелевшее добро не хуже греков, если настоящими хозяевами оно брошено на произвол войны. Покамест одни отступали, укрывшись стеснившейся толпою в стенах мельницы, другие врывались в нее, размахивая факелами. Вдруг она взорвалась с ужасным треском; паруса ее горели. Видя такой оборот, Ксантипп рассудил за благо отступить, поскольку втянулся в это дело по своей воле, без ведома троянцев, а кроме того, не зная, далеко ли основные силы его врагов, опасался, не явятся ли они на шум; итак, подобрав раненых, среди которых по большей части были обожженные и оглушенные, а также придавленные рухнувшими балками, он начал отходить к Скейским воротам, приказав своим на пути потушить факелы, а филакийцы меж тем, собирая друг друга при пожарном свете, наконец сочли, что лишились человек до двадцати. В унынии от того, как кончился их замысел, они пустились отходить прежней дорогой, где наткнувшийся на них отводной караул, видя в полутьме каких-то людей, бредущих без порядка, коих признал за троянцев, чуть было не принял их на пики, однако те, на свое счастье, вовремя закричали «Айдоней, Айдоней!» (такой у них был назначен пароль) и тем дали понять, кто они. Тогда караул позволил тем, кто не получил ранений, ухватиться за гривы их коней и таким образом добежать до кораблей, откуда по их просьбе выслали помощь, чтобы доставить раненых с полдороги. Так кончилась для них эта ночь. Утром Подарк, придя с правого крыла греческого лагеря, где он заночевал, принял у Евмела Ферского командование над филакийцами и людьми из Антрона и Птелея.

Такова история о мельнице, которую я знаю. Вспомнил ли я ее тогда, при взгляде на картину, или нет, — как бы там ни было, я сказал Филиппу, что нам стоит подумать, где раздобыть оружие. Филипп отвечал, что против привидений мечи и копья не помогают. Я заметил ему, что до сей поры мы, по милосердию Божьему, не столько терпели от привидения, сколько от взбудораженного им дома, а между тем вилки, стулья, шкафы и т. п. предметы, пусть и движимые чуждым внушением, за всем тем вполне материальны, и один меткий удар топором положит конец любым выходкам с их стороны. Филипп нашел это справедливым и сказал, что где-нибудь в этом доме должна быть оружейная, в которой мы можем разжиться парой алебард и приличной саблей. Я указал ему на то, что даже если такая комната и есть здесь, о ее положении мы ничего не знаем, а между тем оружие нам нужно сейчас; кроме того, безосновательно полагать, что оружейная одна в этом доме останется чуждой беснованию, коему предается весь встреченный нами скарб, и, стало быть, рассчитывать на ее помощь крайне легкомысленно: даже если нам и встретится зала, битком набитая оружием, то опытность, приобретенная ценою наших боков, советует бояться такого места как огня и никоим образом не подавать ему знака, что мы находимся где-то поблизости.

— Где же, в таком случае, ты предлагаешь взять оружие? — спросил Филипп.

— Мне кажется, — сказал я, — в нынешнем состоянии этого жилища именно библиотека сулит нам успех, если взяться за дело умеючи.

Я окинул полки взглядом и увидел наверху синий том «Орестеи». Подпрыгнув за ним, я сумел вытащить его с полки, почти ничего не уронив, и бережно открыл на столе. Титульный лист пошел мелкой рябью и мало-помалу утих. Мы поглядели друг на друга.

— Если ты пошаришь там, — сказал я, — то обещаю, непременно найдешь что-то подходящее.

— Почему я должен это делать? — строптиво спросил Филипп.

— Потому что ты всегда выступал за честь и великодушие, — заявил я.

Вследствие чего мы разыграли это дело на пальцах.

Выпало лезть Филиппу. Пальцы не обманешь, я всегда это говорил.

Он засучил рукав и коснулся страницы вытянутыми пальцами. Пошли круги. Филипп испустил вздох и медленно погрузил руку в «Орестею» по самое запястье.

— Что-то мокрое, — опасливо пожаловался он; его глаза округлились.

— Это вступительная статья, — сказал я: — ищи глубже.

Минута прошла в напряженном ожидании. Вдруг он с шипеньем выдернул руку, тряся пальцами; с одного из них слетела капелька крови.