«Но как только приедет Дагмар, я опять стану и весел, и бодр и распрямлюсь», – утешал он себя. А пока пришлось уехать из Флоренции в Ниццу, потому что врачи посоветовали переменить климат.

Мария Александровна, которая с младшими детьми тоже приехала в Италию, слушалась их и верила им. Веселый, обаятельный Шестов, которого Мещерский презрительно называл куртизаном, производил на нее прекрасное впечатление. Она настолько сильно любила сына, что мысль о возможности потерять его просто не укладывалась в голове.

Состояние здоровья Никсы беспрестанно колебалось – то ему становилось лучше, и тогда люди не понимали, как могли потерять надежду, то его накрывало ухудшение такой силы, что он совсем не мог спать. В один из таких дней решили созвать консилиум, и император Наполеон III, узнав о болезни цесаревича, отправил к нему двух знаменитейших врачей – Нелатона и Рейе. Французы подтвердили диагноз доктора Шестова: болезнь наследника является мускульным ревматизмом, осложненным простудой. Ни один из жизненно важных органов не затронут, а значит, оснований для тревоги за его жизнь нет. Это необычайно обрадовало окружение цесаревича, а уж какой радости преисполнилось сердце Марии Александровны!

И погода улучшилась: то зима стояла ненастная, а теперь вдруг наступили теплые и ясные дни. Никса ежедневно выезжал в экипаже, а вечера проводил на вилле «Дисбах», снятой специально для него.

Однажды утром его навестил контр-адмирал Лисовский, который должен был на следующий день вести русскую эскадру, обычно стоявшую на рейде Ниццы, в Тулон, чтобы присутствовать на маневрах французского флота.

– Во сколько вы выходите в море? – спросил Никса.

– В шесть утра, – доложил Лисовский.

– Жаль, что так рано, – вздохнул Никса. – Я бы полюбовался вами из окна.

– Ну, тогда мы выйдем позже, ваше высочество. В девять нас можно увидеть против Ниццы.

Утром граф Строганов увидел цесаревича стоящим перед стеклянной дверью балкона.

– Любуетесь морем? – произнес граф.

Никса вздрогнул, обернулся:

– Боже мой, я забылся… Любовался нашей эскадрой, и мне чудилось, будто я на «Александре Невском», флагманском корабле, и он уносит меня далеко-далеко…

– Вы скучаете по России?

– Конечно. Молюсь, чтобы вернуться туда.

Повисла мгновенная, но тягостная пауза, и Никса продолжил:

– Поскорее бы.

У Строганова отлегло от сердца.

– Близится Масленица, – проговорил он. – Вас приглашают принять участие в карнавале.

– Как? – засмеялся Никса. – И в Ницце тоже карнавал?

– Жалкое подобие венецианского и римского, но с тех пор, как первое шествие устроил герцог Савойский Виктор-Эммануил I, это вошло в моду. Тоже, как в Риме, своя корсо[15] есть, хотя скачки не проходят.

– А шествие цветов? А маски? – с интересом спросил Никса. – А маленькие круглые конфеты из карамельного сахара, которые разбрасывают в толпу… Забыл, как они называются… Ах да, конфетти! Это все будет?

– Что ж, говорят, будет все как у людей, – усмехнулся Строганов. – И шествия, и маски, и король карнавала.

– Наверное, мы уже опоздали! – взволновался Никса. – На корсо все балконы заняты!

Строганов с непередаваемым выражением лица отреагировал на эту наивность и сдержанно сообщил, что все предусмотрели и места для русской императорской фамилии наняты.

Волнение, с которым Никса ждал карнавала, невозможно было описать словами. Это была первая вспышка его оживления после встречи с Дагмар, и все близкие и приближенные искренне любовались им.

Конечно, размаху этого шествия было далеко до римского или венецианского, но Строганов не солгал – все было «как у людей». Особенно удался первый день карнавала.

Огромная, много выше человеческого роста фигура короля карнавала, или короля дураков, открывала шествие. Его задолго до начала торжества лепили из папье-маше, а потом две недели таскали по городу, чтобы в конце концов торжественно сжечь.

Вслед за королем двигались деревенские девушки и молодые женщины с корзинами цветов. Розы, цикламены, мимозы, фиалки, туберозы и гвоздики, на которые так щедра средиземноморская весна, не только выращенные в самой Ницце, но и привезенные для карнавала с юга Италии, сыпались на головы танцующего народа и зрителей. Все знали, где находится русский принц, приехавший в Ниццу поправить свое здоровье, и на этот балкон летело больше всего букетов – так много, что приходилось снова бросать их в толпу, иначе можно было задохнуться от влажного сладкого или горького аромата.

Короля, разумеется, сопровождала свита. Шуты, скоморохи, маски шли пешком и ехали в каретах и на телегах. Говорят, в Риме в разгар карнавала невозможно достать экипаж ни за какие деньги – то же творилось в карнавальные дни в Ницце. Немыслимые чудовища с оскаленными пастями, вздыбленной шерстью и торчащими зубами, арлекины и коломбины, пьеро и пьеретты, рыцари, всевозможное, трудно определимое, чаще беспородное, а то и разнопородное зверье, всяческая нечисть от чертей до русалок с мочальными, выкрашенными в зеленый цвет длинными кудрями, которыми они старательно прикрывали полунагие груди, и старательно слепленными из папье-маше хвостами.

Никса вдруг закашлялся, провожая их взглядом. Мария Александровна нежно взглянула на сына. Он слабо улыбнулся, желая успокоить ее, присутствующие отметили, что шум, толкотня, летящие отовсюду конфетти и цветы, разноголосый визг и вопли утомили его.

Сделав несколько кругов по площади Массена, шествие вышло на Английский променад, но императорская семья почти вся вскоре уехала. Остались только самые младшие – Маша, Сергей и Павел со своими воспитателями. Уж они-то не уставали ловить букеты и вновь кидать их в свиту короля карнавала!

Вечером был фейерверк, под окнами наследника играл оркестр, на императорской резиденции на вилле «Бермон» давали бал на открытом воздухе, гостей угощали гречневыми блинами со сметаной и икрой.

Ночью Никсу мучила бессонница. Море шумело так сильно… Странно, что он никогда не слышал, как сильно, грозно и мучительно, оказывается, шумит море около виллы «Дисбах». Если в этом море живут русалки, то они не поют, а ревмя ревут. Он не хотел думать о русалках! Книжку Андерсена зашвырнул под кровать. И послал записку мамá о том, что хотел бы переехать к ней на виллу «Бермон».

Когда собирали вещи, Костин, камердинер Никсы, нашел книжку, покачал головой и упаковал вместе с самыми необходимыми вещами, которые решили отправить на виллу.

Устроившись в новой спальне, Никса с измученным выражением лица прикрыл глаза. Мое шумело и здесь. И еще громче, чем на вилле «Дисбах»!