Герман затягивается и выпускает дым колечками вверх, пропуская через них следом струю, подмигивая мне, как в детстве. Он всё такой же – невысокого роста, кряжистый. Только руки, кажется, ещё больше задубели с возрастом, да в густых волосах виднеется седина. Рик начинает болтать с ним, обсуждая последние новости.

– Да-а-а… дела, – тянет Герман и втаптывает окурок в землю, – но Петерсен обещал разобраться.

– Можно подумать, жирный боров сделает хоть что-то, – не удерживаюсь я от реплики.

– А кто его знает! Как-никак, его папашу волки задрали!

– С чего ты думаешь, что это волки? – прищуривается Рик.

– А кто же ещё? Тем более волчару в городе видели и потом нашли труп. Твари!.. Старого Якоба придётся в гроб по частям складывать.

– Кому могло понадобиться убивать стариков? – негодую я.

– А кому могло понадобиться вывешивать старые черепа? – в тон мне отвечает Герман и вытирает руки о штаны, – мне эту мерзость пришлось руками снимать.

– Думаешь, это связано? – спрашиваю я.

– А кто же его знает! – Герман снова пускает в ход любимую присказку и направляется в плотницкую, оглаживает с любовью рукоять рубанка.

– Может, и связано, может, и нет. Вдруг в Вольфахе снова объявился какой-то… шутник.

Герман выделил последнее слово и выразительно посмотрел на Рикардо.

– Ты на что намекаешь, повелитель рубанков?

Рикардо схватил Германа за рубаху, притягивая к себе, на что Герман добродушно заявил, ни капли не рассердившись:

– Ты, парень, на меня не прыгай. Но люди, знаешь ли, говорят…

– Люди говорят, потому что ничем не занимаются. А только чешут своими языками и колупаются в заднице соседа, – процедил сквозь зубы Рикардо.

– Ну-у-у… Повод-то у них есть? Есть. Вот и чешут.

– Так, погоди… О чём ты говоришь, Герман?

Рикардо уже отцепил свои руки от рубахи Германа и сейчас держал их засунутыми глубоко в карманы брюк.

– Валяй рассказывай, – усмехнулся он, – малышка не из пугливых.

Я приготовилась выслушать рассказ о какой-нибудь гнусности, совершённой руками Рикардо. И не ошиблась.

– Года полтора назад его монаршее величество пожаловало королевскую грамоту Гансу Петерсену, – начал рассказ Герман.

– Такие бумаги, годные только для того, чтобы подтирать ими зад, выписывают пачками ежегодно, – не преминул вставить свои два слова Охотник, закуривая ещё одну папиросу.

– Может, да, может, и нет. Но Ганс Петерсен заважничал и решил установить на столбе объявлений табличку, на которой был набит текст королевской грамоты.

– Установил? – спросила я, не припоминая, чтобы видела нечто подобное в Вольфахе.

– А то ж… – протянул Герман, – установил, перерезал ленточку, ярмарку в честь этого устроил. Всё как у людей. Вот только через день на верхушку того столба некто нацепил отрубленную голову дикого кабана.

Я хохотнула, но приготовилась слушать дальше.

– Мало того что нацепил, так потом ещё и охранял. Пьяный до зелёных соплей, но с ружьём наперевес.

Герман многозначительно помолчал и добавил.

– Лето того года в Вольфахе было очень жаркое. Кучи мух, вонь… И вся эта красота прямиком посередине центральной площади.

Несмотря на мрачную обстановку последних дней, я не удержалась и рассмеялась, представив себе эту картину.

– Ага. Обхохочешься. Особенно весело было тем, кому ползадницы дробью продырявил защитник обновлённого постамента.

Рик ухмыльнулся.

– Да, весёлое было представление.

– Шумиха вышла знатная. А табличку пришлось всё-таки снять, потому что всё было обстряпано без разрешения на то монарха.

Герман усмехнулся, закончив свой рассказ, и вздохнул:

– Ладно, ребята. С вами весело, но мне пора делом заниматься.

Он с любовью погладил ладонью доску и приготовился орудовать рубанком. Я едва было не собралась уходить, но вовремя остановилась, вспомнив, зачем пришла к Герману. Надо же, как он нас заболтал!..

– Молочник Юхан сказал, что бабуля у тебя кое-что хотела заказать.

– Хотела, да. Через него она и передавала просьбу. Я должен был половицы старые заменить. Но не успел. Жаль бабку, никому слова плохого не сказала. Хоть и появлялась в последнее время в Вольфахе не чаще одного-двух раз в месяц. Найти бы тех, кто это сделал. Изверги…

– Может быть, ты всё-таки передумаешь? – заискивающе заглядывая мне в глаза, спрашивает Манфред.

Я отрицательно машу головой, посмеиваясь внутри себя над герцогом. Вильгельм Второй почёсывается тут и там. Гостиница «Три кота» не могла похвастаться ни одним котом, зато клопов было в избытке. Потому весь вид Вильгельма выражает желание как можно скорее убраться отсюда. А вывешенные с утра на площади черепа только обостряют его желание и, скорее всего, добавят скорости лошадям.

Герцог показал себя, мягко говоря, не самым лучшим образом. И не мрачный свет Вольфаха был тому причиной. Всё величие Вильгельма основывалось на звоне золотых монет и титуле. А в нынешней ситуации нет никакого толка ни от первого, ни тем более, от второго. И всё же при свете дня герцог гордо задирает подбородок и поглядывает в сторону Рика, осмелившись потребовать назад свой револьвер. Рик ухмыляется, поигрывая им на пальце.

– Какие жадные у тебя знакомые, Аманда. Жадные и бестолковые. Ни зверя отпугнуть, ни оружием для защиты снабдить.

Герцог надувает щёки от злости:

– Жадность? Никто не может упрекнуть ге… кхе-кхе… меня в жадности! Я дарю тебе этот револьвер, Аманда.

– Уверен? – издевательски тянет Рик, – такая милая штучка… Рукоять из белого дерева, серебряные завитушки…

– Уверен, – самодовольно улыбается герцог, – для меня это мелочи, не стоящие внимания.

И только выговорив последнее слово, он понимает, в какое нелепое положение поставил его Рик, подставив ему изящную подножку. Поэтому Вильгельм торопливо прощается и велит Манфреду вручить мне напоследок полотняный мешочек с пулями. Серебряными.

Я провожаю глазами богато украшенный экипаж, понёсшийся прочь из Вольфаха.

– Ты только подумай, чего ты себя лишила! Мягкие подушки экипажа, скорое возвращение в многотысячное скопище человеческих тушек!.. – ухмыляется Рикардо.

– Ага, ванна, полная шампанского, в котором плавают розовые лепестки, внимание десятков поклонников, – в тон ему отвечаю я, нарочно мечтательно улыбаясь, и добавляю, – как только разберусь с Вольфахом, вернусь в свою привычную жизнь!

– Тогда не надо было тащить сюда свою попку, черканула бы пару строк соболезнования дальним родственникам. Или нет… За тебя бы это сделал толстяк, а ты в конце поставила закорючку. Аманда Штерн – заносчивая сучка, у которой нет времени на подобные глупости.