Голиков вдруг вспомнил свой сегодняшний тревожный сон. Как ни странно, ему снился какой-то рекламный ролик. Компьютеры, длинные ряды мониторов, которые в конце сна взрывались один за другим. Но то, к чему подбиралась полоса взрывов, так и осталось за пределами сновидения. Максу казалось, что там было что-то живое, и это живое внушало ему какое-то тяжкое предчувствие…

– А вам не приходило в голову, что дискеты могут содержать не единственную копию книги?

– Что это значит? – резко спросил масон.

– Насколько я понимаю, Строков редактировал оригинальный текст. Что-то изменял, сокращал… Должен существовать компьютер, на котором он работал. Он мог записать любое количество копий. Возможно, все они находятся в разных местах. И потом: две дискеты – это многовато для книги объемом в триста-четыреста страниц. Если только там не было графических файлов.

– Уверяю вас, настоящая книга Чинского намного больше. Но вы, Максим, озадачили меня. Я упустил очевидную вещь, благодарю…

– Я спрашивала у Строковой, – вмешалась Ирина. – В квартире ее брата не было компьютера.

– Что ж, это добавляет нам работы, – сказал Клейн так, словно речь шла о сортировке почты. – А кому-то, возможно, укорачивает жизнь.

Они выпили еще по одной порции кофе.

– Вы сможете идти? – спросил Клейн, отставляя чашку.

– Смогу, – отозвался Макс. – Только не очень быстро. Если вы хотите распечатать текст на бумаге, то лучше всего сделать это вечером, после окончания рабочего дня. Во избежание лишних вопросов.

– Хорошо, – масон проявил неожиданную покладистость. – Тогда днем я прогуляюсь в парк.

– Зачем?!

– Хочу взглянуть на разрушительные последствия вашей доблести. Ирина Андреевна, не желаете ли составить мне компанию? Уверен, что вы не пожалеете.

– Почему бы нет?.. – было видно, что Ира рада выбраться из четырех стен. Макс посмотрел на нее с завистью. Между нею и Клейном установилась какая-то связь. Равенством тут и не пахло. Голиков попытался представить себе отношения этих двоих. Хозяин и служанка? Учитель и ученица? Врач-психиатр и пациентка? Будущие любовники?.. Он отогнал бесплодные мысли и вспомнил о том, что надо бы навести порядок в своем арсенале.

Последний раз он разбирал и чистил пистолет в армии, но, конечно, никогда не имел дела с «береттой» или «скорпионом». Пока Ирина и Клейн одевались, он извлек обоймы. Результаты осмотра оказались неутешительными. В обойме «беретты» осталось всего три патрона, обойма «скорпиона» была пуста. Видимо, стреляя в парке, Макс разрядил его полностью. Над ним нависла фигура Клейна.

– Я хотел бы поспать, – сказал Максим, чувствуя дикую слабость и головокружение.

– Вы не боитесь? – спросил масон. Его глаза загадочно мерцали. Ирка вообще отводила взгляд в сторону. – Лучше дождитесь нашего возвращения.

– Какая трогательная забота, – проворчал Голиков и поплелся запереть за ними дверь.

Макс честно пытался следовать совету Клейна. Он слушал «The Doors»[9]и не смыкал глаз вплоть до того момента, когда Рэй Манзарек начал длинный проигрыш в «Riders On The Storm»[10]. Дальше в его сознании был туманный промежуток, в котором возникали и исчезали молочно-белые призраки бесшумных поездов, скользивших по невидимым рельсам…

Потом он все же очнулся и услышал треск иглы проигрывателя на выходной дорожке виниловой пластинки. Во рту появился кислый привкус. Макс встал, чувствуя ноющую боль во всем теле. За окнами был холодный пасмурный день.

Казалось, эта проклятая зима никогда не закончится.

В эту секунду Голиков понял, что он в квартире не один, – пример того, как иррациональность иногда побеждает логику. Ощущение чужого присутствия было сильным и острым – будто что-то скребло по затылку ледяным лезвием… Макс пытался не поддаваться панике, зная, что в противном случае кошмар будет развиваться по нарастающей. Он даже громко засмеялся и прижался лбом к холодному и мокрому оконному стеклу.

По улице двигались черные, сгорбленные человеческие фигурки. Ветер немилосердно хлестал их. Макс понял, что снаружи не доносится никаких звуков. На улице было непривычно тихо… чего не скажешь о квартире.

Кто-то шумно (испуганно?) дышал сзади. В спальне или в туалете? Голиков медленно обернулся. Пусто. Он сделал несколько шагов по комнате, обзывая самого себя истеричной бабой, кретином и придурком. И все же ощущение постороннего присутствия не покидало его…

Еле слышно зазвенело стекло. Как будто кто-то стукнул по зеркалу… Тихое журчание донеслось из ванной…

Максу показалось, что его желудок приклеился к позвоночнику, а подошвы – к полу. Спазм, вызванный страхом, был таким сильным, что в течение нескольких секунд Голиков не мог пошевелиться. Липкая жидкость незаметно скапливалась в бровях.

«Теперь уже все равно», – подумал он и заставил себя сделать первый шаг. Потом еще один. Двигаясь так, словно только что научился ходить, он медленно дошел до спальни и заглянул в нее.

«Не здесь, не здесь…» – нашептывал ему издевательский голосок, поселившийся где-то совсем рядом с его мерцающим рассудком.

Макс развернулся всем телом, как человек с гипсом на шее, – не поворачивая головы. Что-то ужасное приклеилось к спине; что-то, чего лучше было не видеть. Он покорно согласился с его наличием и направился в ванную. Включил свет.

Голубой кафель впервые в жизни показался ему идеальным отделочным материалом для мертвецкой. Вода… Из крана капала вода. Он даже облизнул пересохшие губы, так ему хотелось воды. Но, чтобы добраться до воды, надо было преодолеть расстояние в три метра и свой нестерпимый страх.

Дело в том, что ванна была задернута непромокаемой шторой. Макс не помнил, чтобы когда-нибудь закрывал ее. Правда, это могла сделать Ирина. Или так мог пошутить масон, преподнося ему еще одну поучительную загадку… Что-то было за этой шторой… Там угадывалась тень.

Или намек на тень, которая вполне могла оказаться плодом воображения…

Штора слабо шевелилась, будто от сквозняка. Какого, к чертям собачьим, сквозняка?!

Сейчас Макс ненавидел Клейна, но еще сильнее он ненавидел себя. За то, что поддался страхам, место которым было в фильмах для пятнадцатилетних. Он протянул руку и отдернул штору.

* * *

Его стошнило. От запаха и оттого, что ванна не была белой.

Она оказалась доверху заполненной кровью, что делало ее почти черной в середине и густо-коричневой по краям. В ней плавал ребенок, целиком погруженный в жидкость. Сквозь поверхность крови слабо проступали контуры его тела и головы. Искаженное лицо было розовым, открытые глаза смотрели прямо на Макса.