– Не переигрывай, – говорит он.

– В смысле?

– С чистотой и невинностью, – говорит он. – Салат из клюквы, и все такое.

Она смеется.

– Хорошо, я возьму пиво. И картофель фри к салату.

Себе Феликс заказывает гамбургер. Он давно не ел мяса. Интересно, думает он, была ли на острове белковая пища? Точно, рыба. Вот почему Калибан воняет рыбой! Он не только выкапывал коренья, разрывая землю длинными ногтями, но и ловил рыбу. Нарву тебе ягод и рыбы наловлю[7]. Почему Феликс раньше об этом не думал?

– Как продвигается роль? – интересуется он.

– Я помню все реплики, – отвечает она. – Они у меня в голове. Ждали своего часа. Во тьме былого, в пропасти времен. Моя соседка, с которой мы вместе снимаем комнату, слушает, как я читаю. Я помню все назубок.

– Я уже предвкушаю работу над нашей сценой, – говорит Феликс. – Которая во тьме былого. Да и над всей постановкой. Ты затмишь всех!

Она улыбается скорбной улыбкой.

– Да уж. Мой звездный час. Взлет театральной карьеры: сыграть Миранду в компании уголовников. Вы так говорите, как будто это настоящий спектакль.

– Он настоящий, – говорит Феликс. – Даже больше чем настоящий. Ты сама убедишься.

Еду приносят достаточно быстро, словно по волшебству. Разговор прерывается. Феликс и Анна-Мария едят, глядя каждый в свою тарелку. Когда Феликс чувствует, что настал подходящий момент, он говорит:

– Я составил список действующих лиц и исполнителей. Пока предварительный. Наверняка что-то еще поменяется. Хочу показать этот список тебе, чтобы ты знала заранее, с кем тебе предстоит работать. Я там добавил несколько комментариев. Специально для тебя.

Он передает ей листочки, скрепленные скрепкой. Она внимательно их изучает.

– Вы указали здесь их преступления, – говорит она с укоризной. – Я понимаю, зачем. Но разве это справедливо? Вы бы не стали так делать в обычной труппе. Вы говорили, что мы должны приходить в театр голыми. Без предубеждений касательно друг друга.

– Обычные актеры прописаны в Википедии, – говорит он. – Их преступления – плохие отзывы. Достояние широкой общественности. Тем более это не преступления. Это статьи, по которым они осуждены. Они не преступники, а осужденные. Это разные вещи. Мы не знаем, что они сделали на самом деле и справедливо ли их осудили.

– Ладно, уговорили. Все честно. – Анна-Мария ведет пальцем по списку. – Разбойное нападение, растрата, мошенничество. Очень мило. Хорошо, что они не серийные убийцы, не насильники и не растлители малолетних.

– Убийц и насильников содержат в другом отделении, – говорит Феликс. – С особо строгим режимом. Для их собственной безопасности. Мои ребята этого не одобряют.

– Хорошо, – говорит Анна-Мария. – Значит, Калибан не будет пытаться меня изнасиловать на самом деле?

– И не надейся, – говорит Феликс. – Может, он бы и рад, но остальные ему не дадут. Один из них был бухгалтером, – он указывает на Гонзало. – А это твой Фердинанд.

– Мило, – говорит Миранда. – Чудо-Мальчик. Он сам выбрал себе псевдоним?

– Вряд ли, – говорит Феликс. – Но у него подходящее лицо. Как с рекламы лосьона после бритья пятидесятых годов. Честное слово.

Этой рекламой пятидесятых годов он выдал свой древний возраст, но Анна-Мария не стала над ним подшучивать.

– Значит, мошенник. Обкрадывал стариков, – говорит она. – Приятного мало.

– Никто не пострадал, – говорит Феликс в защиту своего актера. – Лично не пострадал. Он продавал старикам полисы страхования жизни, и у него получалось прекрасно. Они бы и не узнали, пока не умерли.

– Как вы сказали? – усмехается Анна-Мария.

– Ну, хорошо. Все раскрылось бы после смерти застрахованных лиц, но поскольку никто из пострадавших пока не умер, значит, никто и не пострадал. Насколько я знаю, его бывшая девушка, которую он бросил, сдала его полиции.

– И сколько их было? Брошенных девушек? – Она уже заявляет свои права собственности: на ненастоящего актера, играющего Фердинанда, на копию несуществующего обожателя.

– «Много женщин раньше мне нравились, – цитирует Феликс. – Но вы, Миранда, несравненны, бесподобны и сотканы из лучших совершенств», помнишь?

– Еще бы! – Она снова смеется. На репетициях он попросит ее повторить этот смех, превратить ее самоиронию в смех радости и восторга.

– Он приятный собеседник и умеет расположить к себе, – говорит Феликс. – Некоторые из обманутых им стариков присутствовали на суде. Они просили о том, чтобы ему смягчили приговор. Просили дать ему второй шанс. Они его полюбили; относились к нему как к сыну. Если кто-то и сможет убедительно произнести эти цветистые любовные речи, так это он. Чудо-Мальчик.

– Вы пытаетесь мне на что-то намекнуть? – говорит Анна-Мария.

– Предупрежден – значит вооружен, – ответил Феликс. – Этот парень даже статую королевы Виктории уговорит снять панталоны. Вдруг он захочет, чтобы ты стала его подругой, ждала его из заключения, приносила ему передачи… кто знает? С ним лучше не связываться. Возможно, он уже женат. И даже на нескольких женщинах, – добавляет он для пущего эффекта.

– Вы думаете, что я сразу в него влюблюсь? – говорит Анна-Мария. – Думаете, я бросаюсь на первого встречного? – Она сидит, стиснув зубы.

– Ни в коем случае, – говорит Феликс. – Упаси боже. Но когда войдешь в роль, нужно быть начеку. Актеров, бывает, заносит. Даже таких крепких орешков, как ты.

– Вы сами уже вошли в роль, – улыбается Анна-Мария. – В образ чрезмерно заботливого отца, опекающего свою ненаглядную дочь. Но вы же знаете, как бывает с молоденькими девицами… как только на горизонте появится молодой, рьяный жеребец, обожаемый папенька сразу забыт. Виновата не я, виноваты хреновы гормоны.

– Я понял. Давай заключим перемирие, – говорит Феликс. – Ты отлично справляешься, только не надо ругаться матом. У нас никто не ругается, не забывай. И особенно Миранда.

– Хорошо, я попробую, – говорит Анна-Мария и продолжает просматривать список. – Смотрю, у вас будут песни и пляски.

– Весь восемнадцатый век «Бурю» ставили только на оперной сцене, – говорит Феликс. – Я представил ее как мюзикл. Так им будет понятнее. Мы поменяли некоторые музыкальные номера. У ребят были проблемы с феями, с песней о пчелке, сосущей нектар, и так далее.

– Ясно, – улыбается Анна-Мария.

– Я подумал, может быть, ты поможешь им с хореографией? Дашь им несколько дельных советов?

– Может быть, – говорит она. – Как я понимаю, это совсем не балет. Мы посмотрим, что они могут и что из них можно выжать. – Феликс улыбается: ему нравится это «мы». – А что вы решили с сосущей пчелкой? Это будет решающий аргумент.