С чистою душою, без заботы двинулись домой три пары ног: это шли сквозь чащи и болота вегетарианец и зверек. Вскоре показались рельсы БАМа и далекий путь в Москву, назад. Где-то там ждала старушка-мама — в коммуналке, с окнами на МКАД. В пять часов утра явился к маме с маленьким тигреночком у ног, пахнущий тайгой и комарами сорокадвухлетненький сынок.

В коммуналке, за сортиром прямо, в комнатке с плакатами «Гринпис», с человеком и старушкой-мамой жил тигренок, поедая рис. Запивал его водой из крана и взрослел, нагуливал бока, с помощью клопов и тараканов восполняя дефицит белка. Лишь глубокой ночью ближе к часу, глядя из окошка с высоты, всей душой желал он скушать мяса. Всей душой ребенка-сироты. Что ни говори, такую травму пережить способен мало кто. Вы представьте, если б вашу маму покромсал геолог на пальто?

А за дверью от сортира справа жил сосед — поганый человек. Тунеядец, пьющий на халяву, алкоголик, хам и бывший зэк. С ног до головы в наколках черных. Все при нем боялись рот открыть. Забывал он свет гасить в уборной, мусор не трудился выносить. Пол не мыл по графику в квартире, не платил за общий телефон. А еще любил курить в сортире и плевать любил с балкона он. И тигренку иногда до боли он напоминал того, в тайге, — с бородой, пропахшей алкоголем, с маминою шкуркою в руке… И когда однажды — злой, недобрый — он домой ввалился пьяный в слизь, пнул тигренка сапогом под ребра и унизил фразой «киса, брысь»… То случилось все само собою, не успел раздаться даже крик: все татуировки как обои ободрал тигренок в тот же миг. Пальцы на руках с наколкой «коля»… Жесткая небритая щека… Почечки со вкусом алкоголя… Легкие со вкусом табака…

Из-под двери комнаты налево день за днем тянулся странный дым. Жил там безработный парень Сева с другом — несомненно голубым. Волосы немытые, сережки, кольца и булавки на брови, кактус запрещенный на окошке, психотомиметики в крови. Жили плохо — ни любви ни дружбы, запершись от всех в углу своем: просто было от военной службы им косить удобнее вдвоем. Крики, сцены ревности и ссоры, а под вечер — брали шприц большой и кололи в вену мухоморы, и глотали марки с анашой. Рев колонок, крик Кобейна Курта, звон шприцов и хруст колимых вен — затихало это лишь под утро, несмотря на стук из разных стен. Просыпались наглецы к обеду, шли на кухню словно дурачки, рвали на страницы Кастанеду и вертели тут же косячки. В теплую погоду, даже летом, не могли квартирные жильцы босиком пройти до туалета — натыкались пятки на шприцы. Даром мать эколога, старушка, завуч школы, ветеран труда, умоляла их не брать из кружки челюсти вставные никогда. Нет, куда там! Челюсти соседки каждый день они из кружки — хвать! И давай толочь свои таблетки чтоб в садах и школах продавать! Но однажды ночью на приходе оба подлеца исчезли вдруг. Так и не поняв, что происходит. Думая, что это страшный глюк.

А тигренку вскоре стало худо. И примерно через полчаса чертики полезли отовсюду, в голове возникли голоса, на полу открылись люки, ямы, потолок стремительно кривел… А в окне раздался шепот мамы, где всегда обычно МКАД ревел. Ломит лапки, онемела шкурка, голова болит, ну просто тьфу… Закусить пришлось соседом-чуркой — тем, что жил всегда в стенном шкафу.

Чурка жил в шкафу вперед ногами много лет, как бросил свой Кавказ. Торговал на рынке сапогами, норовя обвесить всякий раз. Кушал шаурму с бараньим жиром и любил в метро кататься он, где искал нетрезвых пассажиров чтоб спереть какой-нибудь смартфон. А потом, присев на подоконник, цокая и открывая рот, тыкал вилкой в чей-то наладонник, двигая иконки взад-вперед. Проживая вечно без прописки, сделав из квартиры склад мешков, он водил к себе друзей и близких, и в чужих кастрюлях делал плов. Домогался женщин, даже маму — ту, что завуч, ветеран труда. Фундаменталистскому исламу он при этом верен был всегда. И в шкафу своем, гнилом и шатком, там, где жил уже не первый год, может статься, он хранил взрывчатку, может статься, даже пулемет. Но прыжок — и жилистое тельце ухнуло в тигриное нутро. И смартфонов дорогих владельцы снова могут водку жрать в метро.

Так пришла зима. Застыли реки. Жил тигренок тихо день за днем, лишь случались изредка флэшбэки — типа голос мамы за окном. Как-то раз в подобную минутку из-за ностальгии — не со зла — он пошел и скушал проститутку. Ту, что в дальней комнате жила. Все в районе знали тетю Розу, а исчезла Роза — ну и пусть. Тысяча одну срамную позу знала извращенка наизусть. Развращала молодых студентов, и пенсионеров, и детей. И врала, что у интеллигентов толще, выше, крепче и длинней. Хвасталась расценкой поминутной, и в деньгах, похоже, знала толк: был тариф рублевый, и валютный, а порой давала даже в долг. Ошивалась в барах, на вокзалах — с жуткой мордой, на ногах кривых… Но хвалилась Роза, будто знала всех мужчин столицы как своих. Родинки, размеры ягодицы, их привычки, характерный смех — знала всех политиков столицы (или же врала, что знает всех). Мол, когда-то с этим было проще, в молодости, мол, была стройна. И берется отличить на ощупь Путина и Ельцина она… Так и покушалась на святое! Так и распускала мерзкий слух! Это ж надо выдумать такое! Впрочем, кто их знает, потаскух.

Так почти очистилась квартира. Кто в последней комнате живет? В той, что возле самого сортира? В той, где из сортира только вход? Где всегда темно и сыровато, где лишь стол и койка у дверей? Там живет помощник депутата — олигарх, ворюга и еврей. С помощью серьезных махинаций он украл в стране всю власть давно. И в Международной Лиге Наций все признали, что мужик — говно. Ищут подлеца все службы в мире, но не получается найти. Ищут в каждом доме и квартире — если комнат более пяти. Ищут на Рублевке, на Садовом, ищут в Мавзолее и Кремле, под Рязанью, Тверью и Ростовом. Ищут в каждой точке на земле. Ищут в Эквадоре и на Крите, в Чили и на острове Бали. Пару раз искали в Антарктиде, но замерзли быстро и ушли. Ловко обманув все службы мира, олигарх последних года три прятался в каморке у сортира — извращенец, тигр его дери. В общем, так и получилось вскоре: негодяй, ворюга и еврей вдруг исчез однажды в коридоре, наступив на хвост судьбе своей.

За окном весна, сосулька тает, МКАД вдали ревет как самолет. И тигренок снова ощущает, что ему белков недостает. По квартире погулял немного, но вернулся в комнату опять. И понюхал маму-педагога — не со зла, а просто, чтоб понять.

Мама спит. Рука большая, в складках. Вкусная она? Пожалуй, нет. Эти руки ставили в тетрадках двойки и колы все сорок лет, в школах обучая даже дуру (что там дуру, даже дурака!) прелестям родной литературы, таинствам родного языка. Даром не прошли для них уроки. Где теперь ее выпускники? В интернете дуры пишут блоги. В блоги дурам пишут дураки. А потом на «Грелку» всей толпою ломятся как тараканы в дом… Господи прости, гамно какое! Впрочем, ладно. Сказка не о том.