– Ну, допустим, он мне врежет, я упаду, – объяснял я Фредди Хоуку. – Так ведь я приду в себя и дам ему сдачи.

Моя логика имела под собой весьма простое обоснование: «Если не сдаешься, тебя никогда не одолеют». Поскольку ничто на этом свете не заставит меня сдаться, значит, я должен победить.

Фредди, пересчитывавший камешки и укладывавший их в холщовый мешочек на ремне, предложил:

– Давай я подерусь с ним вместо тебя и дам тебе еще один камешек.

С этим я никак не мог согласиться. Я хотел сам задать жару Стиву Макинтайру. Я должен был с ним сразиться, иначе меня сочли бы слабаком и неженкой. Если я не стану с ним драться, остальные мальчишки никогда больше не поверят ни одному моему слову.

Я объяснил это Фредди, и тот предложил мне драться, стоя спиной к каменной стене, чтобы Стив, промахнувшись, каждый раз ударялся кулаком о камень.

Я нашел эту идею весьма привлекательной.

Вечером, вернувшись домой из школы, я сообщил матери, что завтра собираюсь драться со Стивом Макинтайром за старым пнем на выгоне Джексона.

Она отвернулась от печки, на которой готовила, и воскликнула:

– Драться? Ты собрался драться?

– Да, – ответил я.

Она поставила на плиту большой закопченный чайник и сказала:

– Не нравится мне твоя затея, Алан. Ты никак не можешь обойтись без драки?

– Нет, – упрямо сказал я. – Я хочу с ним драться.

– Прошу тебя, не надо, – умоляющим тоном произнесла она, а потом вдруг замолчала и с тревогой посмотрела на меня. – Я… А что говорит твой отец?

– Я ему еще не рассказывал.

– Так пойди и сейчас же расскажи ему.

Я пошел к загону, где отец ходил кругами вслед за молодой нервной лошадью, волочившей за собой бревно. Изогнув шею, лошадь грызла удила, и вся ее морда была в пене. Шла она скачками, и отец все время что-то ей говорил.

Забравшись на забор, я сказал:

– Завтра я буду драться со Стивом Макинтайром.

Отец придержал лошадь и, подойдя к ней, похлопал ее по шее.

– Как это драться? – удивился он. – На кулаках, что ли?

– Да.

– И чего вы с ним не поделили?

– Он облил меня водой.

– Ну и что в этом плохого? – спросил он. – Я и сам не прочь побрызгаться.

– Он все время задирается.

– Что ж, это уже не очень хорошо, – задумчиво сказал отец, глядя в землю. – Кто тебя прикрывает?

– Фредди Хоук.

– Да, – пробормотал он, как бы разговаривая с самим собой. – Фредди неплохой парень. – И потом добавил: – Думаю, рано или поздно тебе пришлось бы с кем-то схлестнуться. – Он посмотрел на меня. – Ты ведь не сам нарвался, сынок? Не хотелось бы думать, что ты первым задираешься.

– Нет, – ответил я. – Это он ко мне пристает.

– Ясно, – сказал отец, глядя на лошадь. – Подожди, сейчас я ее уведу.

Посмотрев, как он снимает нагрудник и цепи, я слез с забора и стал ждать его у входа в конюшню.

– Так, давай разберемся, – выйдя из конюшни, сказал отец. – Каков он из себя, этот Макинтайр? Что-то я его не припомню.

– Он выше меня, но Фредди говорит, что он трус.

– Трус, значит, – продолжал отец, – но что будет, если он тебя ударит? Ведь он из тебя котлету сделает, а ты его даже схватить не сможешь. Ты, конечно, сможешь разок здорово стукнуть его, но, если он ударит тебя под дых, ты рухнешь как подкошенный. И вовсе не потому, что не умеешь драться, – поспешно добавил он. – Ты из тех, кто молотит, как настоящая молотилка, но как ты устоишь на ногах? Как ты будешь одновременно держаться за костыли и бить его?

– Стоит мне только очутиться на земле, – уверенно заявил я, – как все будет по-моему. Я свалю его с ног, и он уже никуда не денется.

– А как твоя спина?

– Все в порядке. Не болит. Вот если он меня по ней ударит, будет больно, но я же буду на ней лежать.

Отец вынул трубку и, задумчиво ее разглядывая, принялся набивать табаком.

– Жаль, что нельзя как-нибудь иначе с ним сразиться. Ну, скажем, стрелять из рогатки или что-нибудь в таком духе…

– О, он мастер по части стрельбы из рогатки, – поспешил сообщить я. – Может сбить синицу на другой стороне дороги.

– А как насчет палок? – с сомнением предложил отец.

– Палки! – воскликнул я.

– Ну, если драться на палках, у тебя будет преимущество. У тебя руки сильнее, чем у него. Ты мог бы сидеть напротив него на траве и биться с ним на палках. Как только скомандуют: «Вперед!» – или как там у вас принято, старайся ударить его посильней. Если он, как тебе кажется, трус, то после первого же сильного удара он подожмет хвост.

– А если он не захочет драться на палках?

– А ты заставь его замахнуться палкой, – посоветовал отец. – Если он упрется, обзови его при всех трусом. Такого он не стерпит. Надо быть похитрее. Не выходи из себя. Если тебе удастся, стукни его по костяшкам пальцев. Если он похож на своего старика, то он мыльный пузырь. Я видел на днях в пабе, как тот куражился. Делал вид, что ему не терпится пустить кулаки в ход, а когда старик Райли предложил ему выйти на травку, он быстро скис. Сынок небось весь в него. Сразу все по лицу его поймешь, когда предложишь драться не на кулаках, а на палках.

Той ночью, сквозь открытую дверь спальни я увидел, как отец разговаривал с матерью, пока та штопала мои носки, и услышал, как он говорит ей:

– Надо его закалять, Мэри. Сама понимаешь. Пусть привыкает принимать удары в лицо, как бы больно это ни было. А если оберегать его, то потом его будут бить по затылку при каждом удобном случае. Все это очень грустно, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Нам нужно думать не о ребенке, а о мужчине, которым он станет. Я хочу, чтобы он научился идти на любой риск. Тут ведь как: либо шеей рискуешь, либо сердцем. Уже лучше шеей, по-моему. Во всяком случае, я так думаю. Может, я и ошибаюсь, но готов поспорить на что угодно, я прав.

Мама что-то возразила, и он ответил:

– Да знаю, знаю. Придется рискнуть. Меня это тоже пугает, черт возьми, но я думаю, худшее, что может с ним случиться, это шишка на голове или парочка синяков и царапин. – Он помолчал и добавил: – Не хотел бы я оказаться на месте этого парнишки, Макинтайра.

Запрокинув голову, он тихо засмеялся, и свет лампы озарил его лицо. Мама внимательно смотрела на него.

Драки всегда устраивались после уроков. В такие дни все мальчишки пребывали в возбужденном состоянии в предвкушении предстоящего поединка, а девчонки грозились «рассказать все учительнице», и на известных ябед обрушивались оскорбительные тирады, после чего обиженные девочки, задрав носы и упрямо встряхивая косичками, удалялись, провожаемые сердитыми взглядами всех тех, кто презирал доносчиков.