— Скажи-ка, — спросил он у Мэри, — что это за молокосос сопровождает тебя?

— Он вовсе не молокосос, — возмутилась девушка. — И вообще, приберегите свои шуточки для кого-нибудь другого. Он не всерьез, — объяснила она Корнуоллу, — у него такая манера шутить.

— Если он так шутит, — задумчиво сказал тот, — то каков же в гневе?

— Ну чего ты там встал? — осведомился людоед. — Садись вот сюда, попей с нами чайку. К сожалению, печенья уже не осталось. В жизни не видел такой голодной оравы. Они накинулись на печенье так, будто их морили голодом целую неделю.

— Странно, — заметила Мэри, — прошлой ночью нам закатили роскошный пир.

— Они обжоры, — заявил людоед, — самые настоящие обжоры. С виду хрупкие как тростиночки, а на деле — сплошные челюсти да кишки.

Корнуолл уселся рядом с людоедом. Фея протянула ему чашку, такую крохотную, что он испугался, увидев ее в своих ладонях. Налита она была до половины; похоже, в чае ощущался некоторый недостаток.

— Людоед рассказывал мне о моих родителях, — проговорила Мэри. — Он как будто хорошо их знал.

— Особенно твоего отца, — громыхнул людоед. — Мы выяснили, что у нас с ним много общего. Вечерами мы приходили сюда, на это самое место, и говорили, говорили часами подряд. Он был толковый и образованный человек, и беседовать с ним было одно удовольствие. Он утверждал, что в своей стране пользовался почетом и уважением. Ему нравился наш край и те, кто его населяет, и он ни чуточки не боялся их, что, уж поверьте мне, достаточно необычно для человека. С женой его я виделся реже, чем с ним, однако они оба были мне по душе, а что касается их милой дочурки, я любил ее так, словно она была моей собственной дочерью, хотя, если вдуматься, откуда у меня могла взяться такая вот егоза? Я полеживал в своей берлоге, а она кидалась в меня камнями и грязью; я представлял себе, как ее охватывает беспричинный детский страх и она убегает, и мне становилось так смешно, что стены моей норы ходили от хохота ходуном.

— Знаете, — признался Корнуолл, — мне показалось, вы не из тех, кто способен хохотать до упаду.

— Все дело в том, мой добрый сэр, что вы со мной незнакомы — я имею в виду, близко. Я обладаю множеством превосходных качеств, которые, увы, невозможно рассмотреть с первого взгляда.

— Я думаю вот о чем, — сказала Мэри. — Возможно ли, чтобы мои родители попали сюда из того мира, о котором упоминал вчера мастер Джонс?

— А почему бы и нет? — пожал плечами людоед. — Они, разумеется, ничего не говорили, но когда появился этот Джонс, я заметил, что между твоими родителями и им существует известное сходство: в характерах, в том, как они смотрели на те или иные вещи, в спокойной самоуверенности, которая порой граничила с высокомерием. Правда, у них не было ни единой из тех колдовских штуковин, с которыми носится Джонс; они пришли сюда скромными паломниками, с узелками в руках. Я как раз вылез из норы погреться на солнышке и увидел вас. Вы втроем спустились с холма и перешли реку по мосту, и, знаешь, выглядели вы просто бесподобно. В тех узелках были скудные пожитки, какие могли принадлежать людям, которые никогда не бывали в Пустынном Краю. Откровенно говоря, я часто гадал, не нарочно ли они так поступили, чтобы их приняли не за тех, кем они были на самом деле.

— Значит, они вам нравились, — промолвила Мэри.

— Еще как! В тот день, когда они ушли на запад, в сторону Выжженной Равнины, мое сердце едва не разорвалось от горя. Между прочим, милая, они намеревались взять тебя с собой, но мне удалось переубедить их. А в остальном они не пожелали прислушаться к моим советам. Страх был им неведом, они считали, что, если пойдут с миром, их пропустят куда угодно. Они верили в доброту. Ей-ей, сущие дети! Сдается мне, они согласились оставить тебя только потому, что предполагали вернуться. Так сказать, они решили избавить тебя от тягот утомительного путешествия, заметь, от тягот, а не от опасностей: им казалось, что никакие опасности их подстерегать не могут.

— Итак, они ушли на запад, — заключил Корнуолл. — Зачем?

— Не знаю, — ответил людоед. — Одно время я думал, что знаю, но теперь далеко не уверен. Они ничего мне не говорили. Кажется, они стремились что-то там отыскать и как будто догадывались, где это «что-то» может быть.

— Вы считаете, что они погибли? — спросила Мэри.

— Нет, вряд ли. Если бы я считал так, то не сидел бы год за годом на камнях, оглядывая окрестности. По совести говоря, я не думал, что они возвратятся, но если бы это случилось, то я ни капельки бы не удивился. Несмотря на всю их мягкость, они производили впечатление людей, выражаясь образно, непотопляемых, которых невозможно погубить, которых избегает смерть. Конечно, вам странно слышать такое, к тому же я могу ошибаться, но порой у всякого существа возникает ощущение, которое опровергает любую логику. Я видел, как они уходили, я наблюдал за ними, пока они не скрылись из глаз. А теперь мне приходится провожать вас, ибо, по-моему, вы идете по их следам. Как ни жаль, но девушка, сэр книжник, похоже, не покинет тебя.

— Право, я с радостью оставил бы ее тут, — сказал Корнуолл.

— Я не останусь, — возразила Мэри. — Мне нужно найти родителей.

— Вот так, — развел руками Корнуолл.

— Вот так, — повторил людоед. — Надеюсь, меч служит тебе не для украшения? Ты не похож на бойца. От тебя пахнет книгами и чернилами.

— Увы, — согласился Корнуолл. — Зато у нас надежные спутники. И потом, мой клинок изготовлен из волшебного металла. Только мне, пожалуй, не мешало бы поупражняться с ним.

— Я бы предложил тебе еще одного спутника, — сказал людоед. — На мой взгляд, он вам пригодится.

— Вы имеете в виду Джонса? — догадался Корнуолл.

— Да, — кивнул людоед. — Он называет себя трусом, но трусость не порок, а добродетель. Храбрость — болезнь, которая частенько приводит к смерти. Джонс не бросится очертя голову вперед, не станет ничего предпринимать, пока не уверится, что сила на его стороне. Возможно, у него найдется могущественное оружие, хотя какое — кто его знает. Он колдун, но колдовство у него особое, похитрее нашего и погрубее. Нет, он вам явно пригодится.

— Может быть, — согласился Корнуолл нерешительно. — Однако он не внушает мне доверия.

— Тому виной его колдовство, — объяснил людоед. — Ты просто чувствуешь могучую и чужеродную колдовскую силу.

— Наверно. Ладно, я попробую его соблазнить.

— Мне кажется, — сказала Мэри, — долго упрашивать его не придется. Он хочет проникнуть дальше в Пустынный Край, но боится идти один.

— А вы сами? — спросил Корнуолл у людоеда. — Не желаете присоединиться к нам?

— Нет, — отозвался тот. — Я покончил со всякими глупостями. Впрочем, даже и не припомню, чтобы я когда-нибудь их творил. Я вступил в тот возраст, когда мне всего и нужно, что поспать в берлоге да посидеть на камнях у входа.

— Но вы расскажете, что нас ждет?