Но его здесь, разумеется, не окажется.

Он где-то еще во времени, да?

Где же?

Где и когда Дэниэл его обронил?

Такую чудесную вещицу кто угодно мог подарить кому угодно.

Дэниэл очень сильно сердится на себя.

Иногда он бывает таким беспечным человеком.

Он не в силах выразить, как ненавидит себя за то, что забывает вещи, которых не может вспомнить.

Например, девушка, которую он любил. Как-то ночью он проснулся впотьмах в панике. Она душилась не «Рив Гош»! Он много лет убеждал себя, что это были «Рив Гош». Но он убеждал себя ошибочно, название ошибочное. Это было что-то другое!

Он лежал в темноте, и ему было стыдно.

Он не знал – не знает, как это искупить. Он должен это исправить.

Но как исправить воспоминание?

Мне очень, очень жаль.

Она душилась другими французскими. «Жоли». «Жоли что-то там».

«Жоли» – так написано на одной стороне флакона, стоящего на серванте в ее комнате. Другое слово – на другой стороне флакона. Дэниэл пытается мысленно заглянуть за его край.

Нет.

Не может.

Она работала за наличные в «Суповой кухне». Затем продавала какие-то картины. Затем играла на сцене, «Ройал-Корт», Би-би-си. Затем умерла.

«Суповая кухня». Это была не суповая кухня в буквальном смысле, а ресторан, где подавали суп. Он становился все шикарнее, по мере того как Лондон выбирался из нищеты. Там работали артисты. Все девушки-артистки устраивались туда на работу.

Соседская дочь говорит сейчас что-то настойчивее.

Прошу прощения, – говорит он. – Повтори еще раз.

Она спрашивает об Острове Мэн.

Ох.

Откуда ты об этом знаешь? – говорит он.

Она рассказывает, что он упоминал об этом раньше и Полина услышала.

Ох.

Да, – говорит он. – Я и был там всего ничего. И это было ужасно.

Это было необычно. Но все равно ужасно. Правда, мы пробыли там недолго. Мой отец, он был интернированным почти шесть лет, всю первую войну. Уэйкфилд. Лофтхаус. Лофтхаус был хорошим лагерем, высокого уровня, платным – моя мать за него платила. Но отец все равно вышел очумелым, очень слабым, опустошенным. Здоровье подорвал. Больной человек на всю оставшуюся жизнь.

Дэниэл закрывает глаза.

Он открывает их в темноте «Дома сказок». У отца есть матрас и кровать. Взамен он отдал одно одеяло Дэниэлу. Дэниэл – на полу, одно одеяло – на нем сверху, два – между ним и полом. Голос отца в темноте:

Уэйкфилд тоже был домом отдыха. Для работавших на местных трамваях. Им нравится интернировать людей в домах отдыха. Ну так вот, однажды девочка, ей было лет шестнадцать, милашка, гуляла, наверное, позади зарослей дрока и заметила, как я тянусь к таволге. Я думал, если дотянусь до нее, то смогу поставить в воду и брошу крошку сахара, если смогу найти: бабочки таволгу любят. Но я не мог дотянуться, и девочка это заметила – заметила мои потуги, ну и подошла через кусты, сорвала таволгу и запросто передала через проволоку. Я слышал, ей дали за это три месяца в Уэйкфилдской тюрьме. Мне рассказали об этом лично. Бродяжничество на государственной территории. Сотрудничество с врагом. Сам виноват. Я часто вспоминаю ту девочку. Надеюсь, это не нанесло ей вреда. Для меня это было таким подарком.

Как думаешь, сколько мы здесь пробудем? – спрашивает его Дэниэл.

(Прошло уже несколько недель. Недели казались годами.)

Я реально надеюсь, – тихим голосом говорит отец.

Дэниэл в темноте удивляется.

Он никогда не замечал, чтобы отец беззаботно надеялся.

В этот раз все по-другому. Англия уже – другая страна, – говорит отец. – На первый план выходит лучшее, что в ней есть. Знаю, знаю, нагнетание, не без того. Вечно все эти разговоры насчет пятой колонны, что катается как сыр в масле, наденьте на них на всех ошейники, интернируйте всех, все немцы – вражеские агенты и так далее.

Но в парламенте говорит миссис Рэтбоун[30]. В парламенте говорит епископ Чичестерский. Мистер Веджвуд[31], молодой мистер Фут, очень многие, хотя дело пахнет нападением, хотя они сами в подвешенном состоянии, они все равно находят время поговорить в парламенте о нас. И мистер Фут, он сказал, что они просчитались, ведь мы так сильно ненавидим нацистов и так много знаем, у нас особые навыки и мы могли бы сформировать подпольную армию, сражаться за Англию, приносить, черт возьми, пользу. В прежние времена никто такого не говорил. Все было совсем по-другому. Теперь они знают о справедливости, и зачем идти на войну, и что случается, когда идешь. Знают о том, что газеты лгут за деньги. Знают, что невинных людей в тюрьму не сажают. Британцы – беспристрастные. Они практичные. Сдержанные. Они не ребячливые. Теперь они спокойные, цивилизованные. Они все исправят. Мы выберемся отсюда очень скоро. Вот увидишь, что я не ошибаюсь.

Отец оказался прав.

Дэниэл добрался домой в конце января 1941 года. Отец получил документы об освобождении в это же время.

Они вернулись в Стейнинг, как раз успели обрезать к весне розы. Дэниэл прошел еще один медосмотр, на этот раз все было чисто, поступил на службу: британский подданный, так что никаких проблем – королевские ВМС.

Отец умер тем же летом. Дэниэл был уже в море.

Уэйкфилд? – говорит соседская дочь. – Где выросла Барбара Хепуорт?[32] Художница, изваявшая ваш камень?

Дэниэл открывает глаза в другой стране, в оранжерее.

Соседская дочь имеет в виду то, что осталось от скульптурного эскиза матери и ребенка.

Женщина, с которой он однажды переспал, украла «ребенка». Просто забрала его, прикарманила, много лет назад.

Но «мать» осталась у него, так что он не возражал. Хоть камень и стал непродажным. Что было как раз хорошо. В смысле, когда Дэниэл продал все остальное, этот он сохранил. Отлично. Дэниэл очень его любит.

Он напрягается, пытаясь вспомнить, где значок. В его спальне в

(Дэниэл напрягается, пытаясь вспомнить, где сейчас находится)

в этом доме, соседском доме, на книжном шкафу.