— Пока это не прекратится.

— А это не прекращается?

— Только началось, — сказал доктор.

Федерико Абруцце, отец Тессы, в тот же вечер нашел Дэнни на крыше их дома: вернувшись из больницы, миссис ди Масси с помощью ругани и страстных речей заставила всех своих жильцов поднять туда матрасы вскоре после захода солнца. Вот жильцы и собрались здесь, над Норт-Эндом, под звездами, под густым дымом Портлендской колбасной фабрики, под испарениями чанов с черной патокой Американской индустриальной алкогольной компании.

Миссис ди Масси захватила с собой подругу, Денизу Рудди-Куджини, жившую на Принс-стрит. Кроме того, она привела свою племянницу Арабеллу, а также Адама, мужа Арабеллы, каменщика, нелегально приехавшего из Палермо совсем недавно. К ним присоединились Клаудио и София Моска с тремя детьми, старшему всего пять, а по Софии уже видно, что на подходе четвертый. Вскоре после их появления Лу и Патрисия Имбриано втащили свои матрасы по все той же пожарной лесенке; за ними последовали Джозеф и Кончетта Лимоне, молодожены, и, наконец, пришел и Стив Койл.

Дэнни, Клаудио, Адам и Стив играли в кости на гудроне крыши, прислонившись спиной к парапету, и домашнее вино Клаудио с каждым коном проскальзывало внутрь все легче. Дэнни слышал кашель и стоны больных, доносившиеся с улиц и из окон, но слышал он и то, как матери зовут детей, как поскрипывает белье на веревках, натянутых между домами, и внезапный резкий смех какого-то мужчины, и шарманщика в переулке, выжимавшего в теплый вечерний воздух мелодии из своего слегка расстроенного инструмента.

Никто из собравшихся на крыше пока не подхватил ее. Никто не кашлял, не чувствовал лихорадки или тошноты. Никто не страдал от зловещих «первых симптомов заражения», слухи о которых передавались из уст в уста, — головная боль, ломота в ногах, — хотя большинство мужчин здесь трудились по двенадцать часов в сутки и их тела вряд ли ощутили бы разницу. Джо Лимоне, помощник пекаря, вкалывал по пятнадцать часов и посмеивался над двенадцатичасовыми лентяями, а Кончетта Лимоне, явно стараясь не отставать от мужа, приходила на Патриотическую прядильную фабрику в пять утра и уходила в полседьмого вечера. Их первый вечер на крыше чем-то напоминал праздники в дни святых, когда вечерняя Хановер-стрит вся сияет огнями и цветами, и священники возглавляют уличные шествия, и в воздухе пахнет благовониями и томатным соусом. Клаудио смастерил воздушного змея для своего сына Бернардо Томаса, и теперь мальчик стоял посреди крыши вместе с другими ребятами, и желтый змей выделялся на темно-синем небе, словно огромный плавник.

Дэнни узнал Федерико, как только тот ступил на крышу. Как-то раз он встретил его на лестнице, нагруженного какими-то коробками: учтивый старик в желтовато-коричневой полотняной одежде. Седые волосы и реденькие усы были коротко подстрижены; он ходил с тростью, словно аристократ, используя ее не как подпорку, а как тотем. Он снял свою мягкую шляпу, беседуя с миссис ди Масси, и потом глянул на Дэнни, сидевшего у парапета вместе с другими мужчинами. Дэнни поднялся, когда Федерико Абруцце приблизился к нему.

— Мистер Коглин, не так ли? — произнес он на чистейшем английском, сделав небольшой поклон.

— Мистер Абруцце. — Дэнни протянул ему руку. — Как ваша дочь?

Федерико пожал его кисть двумя своими и коротко кивнул:

— Прекрасно. Большое спасибо.

— А ваш внук?

— Хороший мальчик, — ответил Федерико. — Можно мне с вами поговорить?

Дэнни, перешагнув через разбросанные кости и монетки, отошел с Федерико к восточному краю крыши. Федерико извлек из кармана белейший платок и положил его на парапет, а затем произнес:

— Садитесь, пожалуйста.

Дэнни уселся на платок, чувствуя за спиной берег и воду, а в крови — выпитое вино.

— Славная ночь, — заметил Федерико. — Даже когда вокруг столько кашля.

— Да.

— Так много звезд.

Дэнни поднял глаза на яркую небесную россыпь. Потом снова перевел взгляд на Федерико Абруцце: ему показалось, что старик похож на вождя какого-то племени. Может быть, на мэра маленького городка, летними вечерами оделяющего жителей мудрыми советами на небольшой пьяцце.

Федерико проговорил:

— В нашей округе вас хорошо знают.

— Вот как? — отозвался Дэнни.

Тот кивнул:

— Говорят, что вы — редкостный пример ирландского полисмена, у которого нет предубеждения против итальянцев. Говорят, что вы здесь выросли и что даже после того, как у вас в участке взорвалась бомба, даже после того, как вы поработали на этих улицах и увидели худших из наших, вы все равно к каждому относитесь как к брату. А теперь вы спасли жизнь моей дочери и жизнь моего внука. Благодарю вас, сэр.

— Всегда рад, — ответил Дэнни.

Федерико поднес к губам папиросу и чиркнул спичкой о ноготь большого пальца. Он посмотрел на Дэнни сквозь огонек. В этом неверном свете он вдруг показался моложе, лицо его словно бы разгладилось, и Дэнни решил, что ему под шестьдесят, хотя издали можно было дать ему лет на десять больше.

Старик махнул папиросой:

— Я никогда не оставляю неоплаченных долгов.

— Вы мне ничего не должны, — возразил Дэнни.

— Должен, сэр, — ответил тот. — Должен. — У него был мягкий мелодичный голос. — Но затраты на иммиграцию в эту страну оставили мне лишь скромные средства. Может быть, сэр, вы примете от нас с дочерью самую малость — разрешите нам как-нибудь вечером что-то для вас приготовить? — Он положил руку на плечо Дэнни. — Конечно, когда она будет достаточно хорошо себя чувствовать.

Дэнни всматривался в его улыбку и думал об отсутствующем муже Тессы. Он умер? Или его никогда и не было? Судя по тому, что Дэнни знал об итальянских нравах и обычаях, он не мог себе представить, чтобы человек такого положения и воспитания, как Федерико, позволил невенчанной беременной дочери жить у себя в доме. А теперь, похоже, старик пытается сосватать Дэнни и Тессу.

До чего странно.

— Большая честь, сэр.

— Значит, договорились. — Федерико откинулся назад, прислонившись к стенке. — А честь это, напротив, для меня. Я вам передам, как только Тесса поправится.

— Жду с нетерпением.

Федерико и Дэнни прошли по крыше обратно к пожарной лестнице.

— Эта болезнь… — Федерико обвел жестом окрестные крыши. — Она уйдет?

— Надеюсь.

— И я тоже. В этой стране столько возможностей. Печально будет приучиться к страданию, как приучилась Европа… — Он повернулся к лестнице и обнял Дэнни за плечи. — Еще раз благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Дэнни.

Федерико спускался по чугунным ступенькам, зажав трость под мышкой, движения у него были плавные и уверенные, словно он вырос в предгорьях, где все время надо карабкаться вверх-вниз по каменистым холмам. Когда он скрылся, Дэнни поймал себя на том, что все еще глядит ему вслед, пытаясь осознать, что между ними произошло. Может быть, дело в том, как старик произносил «долг» или «страдание», словно по-итальянски эти слова означают нечто другое. Дэнни пытался размотать клубок, поймать нить, но вино оказалось крепче его, мысль ускользнула, и он вернулся к игре в кости.