В семнадцать лет я не знала слова «инцест». И хорошо, что не знала. Иначе чувствовала бы себя еще испорченней, а мне и без того было несладко. Но это был именно инцест. Почему же, почему мать сразу не запретила мне встречаться со Стивом? Я не осмелилась спросить у нее напрямую. Скорее всего, она хотела причинить мне боль, зная, что рано или поздно все вскроется; она хотела, чтобы я была несчастна.

Остаток лета я страдала от душевных ран. Открывшаяся тайна моего рождения и боль утраты мучили меня. У меня в голове все это не укладывалось. Почему-то мне казалось, что я виновата перед Стивом. Я стыдилась того, что со мной делал дядя Билл, оказавшийся моим отцом. Я казалась себе ужасным человеком. Ведь не случайно со мной так обращаются? Я сама во всем виновата.

Мама постоянно твердила, что я – причина всех несчастий в семье. Так вот что она имела в виду. Но ведь я не сама на свет появилась. Это была ее ошибка, ее и Билла.

Однажды в школе мы должны были рассказать о своем отце. Я сказала, что мой папа с сорок третьего по сорок пятый год воевал в Бирме.

– Ты, наверное, что-то путаешь, – сказала учительница. – Он не мог там находиться все это время. Наверняка его отпускали на побывку домой.

Ее смутило то, что я родилась в ноябре сорок пятого. На самом деле тот, кого я называла папой, впервые увидел меня, когда мне было уже шесть месяцев. Похоже, в то время у мамы с Биллом был бурный роман. Многие женщины заводили романы и интрижки, изменяли мужьям, пока те воевали. Потому что женщинам было страшно и одиноко во время войны. Это было в порядке вещей. Во время войны родилось много внебрачных детей, и вернувшиеся с войны мужья бросали неверных жен. Но папа не бросил мать. Он остался.

Не зная его, тяжело понять, почему он не ушел из семьи. Дело в том, что он был мягким, добрым человеком и любил мать больше жизни. Он простил ей измену, понимая, как матери было страшно и одиноко, пока он воевал на Тихом океане.

Чем больше я думала о маме и Билле, тем противнее мне становилось. Я вспоминала, какой кокетливой и смешливой мать становилась рядом с ним, как она подкрашивала губы, ожидая его прихода; у нее даже голос смягчался, когда она говорила с любовником. Я вспомнила, как они с Биллом поцеловались в тот вечер, когда я рассказала, что он трогал меня между ног. Вспомнила, как мать отправляла меня играть в сад, когда Билл приходил в гости. Меня стало мучить подозрение: закончился ли их роман, когда папа вернулся с войны? Или они продолжали тайком встречаться? Из-за чего мама с тетей Гвен разругались, когда мне было одиннадцать? Гвен, наверное, застукала ее с Биллом? Неужели Билл все еще спал с мамой, когда начал насиловать меня?

Это отчасти объясняет, почему мама не поверила, что Билл пристает ко мне. Она не могла подумать, что ее любовник, да к тому же мой биологический отец, способен на такое. Поэтому решила, что я все придумала. Она не хотела признать очевидного: ее любовник был ужасным подлецом и негодяем.

Почему же мама упорно обвиняла во всем меня? В чем я была виновата, так это в том, что появилась на свет, и тут уж я ничего не могла исправить. Мать говорила, я порчу всем жизнь тем, что ворошу прошлое, с его обидами и ошибками, но она сама совершила эти ошибки, она и ее любовник Билл. Мы со Стивом к этому не причастны, мы – жертвы обстоятельств. Однако в то время я была так подавлена, что винила во всем себя. Я считала себя плохим человеком, думая так: не будь я такой плохой, все эти ужасные события не произошли бы со мной. Изо всех сил я старалась стать хорошей, просила у Бога помощи. Но Бог меня не слушал, а значит, я точно плохая.

Спустя несколько дней после того, как я узнала имя своего настоящего отца, я пошла к врачу из-за проблем с месячными. Доктор был очень мил. Когда он спросил, что еще меня беспокоит, я не выдержала и разрыдалась. Мне хотелось все ему рассказать, излить душу; мне казалось, он чувствовал, что что-то со мной не так.

Но я не стала. Как я могла объяснить доктору, что десять лет терпела издевательства и насилие? Как рассказать о том, что родная мать постоянно унижала меня? Билл внушил мне, что никто не поверит моим словам. Он постоянно напоминал, что в глазах окружающих он просто любящий дядя. Все уверены, что мне нравится быть с ним. Что я люблю его.

Поверил бы мне этот добрый доктор? Я не хотела рисковать и сказала, что все в порядке и что я просто устала после практики в больнице. Я также сказала, что у меня по-прежнему бывают головные боли и боли при менструации, но в остальном все отлично.

Доктор сказал, что выпишет мне новое, более мощное лекарство, которое поможет справиться и с головной болью и с болями при месячных, да и вообще, я стану чувствовать себя намного лучше. Я согласилась бы на что угодно, лишь бы мне стало лучше. Сжимая в руке заветный рецепт, я поспешила в ближайшую аптеку. Я сожалела, что так и не набралась смелости рассказать обо всем врачу. С другой стороны, была очень рада, что все мои проблемы со здоровьем, оказывается, можно решить, просто принимая таблетки.

В те времена мы безоглядно доверяли докторам, боготворили их. Если врач говорит: эти таблетки помогут, – значит, их нужно принимать, не раздумывая. Препараты на основе бензодиазепинов по-прежнему считались безвредными чудо-лекарствами, хотя некоторые исследования показывали, что они вызывают привыкание. Миллионы людей, в особенности женщин, годами принимали эти таблетки. Я была одной из них.

Через некоторое время я и правда почувствовала себя лучше. Голова перестала болеть, а месячные проходили пусть и не совсем гладко, но почти безболезненно. Видимо, менструальные боли вызвал стресс, так что, когда таблетки начали действовать и я стала спокойнее относиться ко всему происходящему в семье, они прекратились.

Что касается учебы, я не осмелилась спорить с матерью, особенно после недавнего скандала. Она связалась с администрацией колледжа и потребовала, чтобы мне разрешили продолжить обучение. Я совсем не хотела учиться на медсестру, но мой голос ничего не значил. Однако ректор колледжа разговаривала с сестрой-смотрительницей больницы, в которой я работала, и они решили, что будет лучше, если я сделаю перерыв в обучении. Дело в том, что практические занятия в больницах – а именно с практикой у меня возникли трудности – составляют очень важную часть программы второго курса, так что ректор предложила мне вернуться, когда стану старше.

Мать и слышать об этом не хотела, она была уже готова обрушиться на ректора, когда та сказала, что есть еще один выход. Правительство только-только запустило пробную программу по подготовке медицинских администраторов. Для начала набирается шесть студентов. Не хочу ли я стать одной из них? Маме это показалось престижным – правительственная программа, как-никак, – поэтому она ответила согласием за меня.

Со мной она, конечно, не советовалась. О переводе на журналистский факультет и речи не было.

Мне так нравилось в колледже, что я была рада учиться на кого угодно, лишь бы только не на медсестру. Осенью шестьдесят второго года я одной из первых в стране стала учиться на медицинского администратора. Я по-прежнему виделась с подругами и продолжала участвовать в студенческой жизни. Это помогло мне успокоиться после непростого лета.