руках, сидела на мягком диване в комнате Долинского.

Везде было так тихо, что через три комнаты было слышно, как кто-нибудь шмыгал резиновыми калошами по парадной лестнице. Красивый и очень сторожкий кинг-чарльз Анны Михайловны, Риголетка, непривыкшая к такой ранней тишине, беспрестанно поднимала головку, взмахивая волнистыми ушами, и сердито рычала.

– Успокойся, успокойся, Риголеточка, – уговаривала ее Анна Михайловна, но собачка все тревожилась и насилу заснула.

– Что это за жизнь без Доры-то была бы какая скучная, – сказала после долгой паузы Анна Михайловна, относясь к настоящему положению.

– Да, в самом деле, как без нее тихо.

– Я там было села у себя, так даже как будто страшно, – молвила Анна Михайловна и после непродолжительного молчания добавила: – Ужасно дурная вещь – одиночество!

– И не говорите. Я так от него настрадался, что до сих пор, кажется, еще никак не отдышусь.

Анна Михайловна снова помолчала и с едва заметной улыбкой сказала:

– А уж, кажется, пора бы.

– Впрочем, человек никогда не бывает совершенно счастлив, – проговорила она, вздохнув, через несколько времени.

– Сердце будущим живет.

– А вот это-то и нехорошо. Ведь вот я же счастлива. Долинский промолчал. Он стоял у печки и грелся.

– А вы, Нестор Игнатьич? – спросила она, улыбнувшись, и положила на колена свою работу.

– Я очень счастлив и доволен.

– Чем?

– Судьбой, и чем хотите, – отвечал весело Долинский.

– А я, знаете, чем и кем более всего довольна? – Анна Михайловна несколько лукаво посмотрела искоса на молчавшего Долинского и договорила: – Вамп.

Долинский шутливо поклонился.

– В самом деле, Нестор Игнатьич, – продолжала, краснея и волнуясь, Анна Михайловна, – вы мне доказали истинно и не словами, что вы меня действительно любите.

Долинский также шутливо поклонился еще ниже.

– Я думала, что так в наше время уж никто не умеет любить, – произнесла она, мешаясь, как переконфуженный ребенок.

Долинский подошел к Анне Михайловне, взял и поцеловал ее руку.

Анна Михайловна безотчетно задержала его руку в своей.

– Вы – хороший человек, – прошептала она и подняла к его плечу свою свободную руку.

В это же мгновение Риголетка насторожила уши и со звонким лаем кинулась к черному входу. Послышался сильный и нетерпеливый стук.

– Посмотрите, пожалуйста, кто это, – произнесла Анна Михайловна, вздрогнув и скоро выбрасывая из своей руки руку Долинского.

Долинский пошел в кухню и там тотчас же послышался голос Даши:

– Чего это вы до сих пор не отпираете! Десять часов стучусь и никак не могу достучаться, – взыскивала она с Долинского.

– Не слышно было.

– Помилуйте, мертвые бы, я думаю, услыхали, – отвечала она, пробегая.

– Сестра! – позвала она.

– Ну, – откликнулась Анна Михайловна из комнаты Долинского.

Дорушка вбежала на этот голос и, остановясь, спросила:

– Что это ты такая?

– Какая? – мешаясь и еще более краснея, проговорила Анна Михайловна.

– Странная какая-то, – проронила скороговоркой Дора и сейчас же добавила: – Дай мне десять рублей, у них недостает чего-то.

Анна Михайловна пошла в свою комнату и достала Даше десять рублей.

– Не бегай ты так, Дора, Бога ради, в одном платье по лестницам, – попросила она Дорушку, но та ей не ответила ни слова.

Анна Михайловна, проводив сестру до самого порога, торопливо прошла прямо в свою комнату и заперла за собою дверь.

Глава тринадцатая

Маленькие неприятности начинают несколько мешать большому удовольствию

После сочетания симпатических попугаев, почти целый дом у Анны Михайловны переболел. Первая начала хворать Дорушка. Она простудилась и на другой же день после этой свадьбы закашляла и захрипела, а на третий слегла. Стали Дорушку лечить, а она стала разнемогаться и наконец заболела самым серьезным образом. Долинский и Анна Михайловна не отходили от ее постели. Болезнь Доры была не острая, но угрожала весьма нехорошим. В доме это все чувствовали и, кажется, только боялись произнести слово «чахотка»; но когда кто-нибудь произносил это слово случайно, все оглядывались на комнату Даши и умолкали. Так прошло около месяца. Наконец, стало Даше чуть-чуть будто полегче – Анна Михайловна простудилась и захворала. Болезнь Анны Михайловны была непродолжительная и неопасная. Дора во время этой болезни чувствовала себя настолько сильною, что даже могла ухаживать за сестрою, но тотчас же, как Анна Михайловна начала обмогаться, Дора опять сошла в постель, и еще посерьезнее прежнего.

– Ну, уж теперь, кажется, будет кранкен, – сказала она сама.

Характер Доры мало изменялся и в болезни, но все-таки она жаловалась, говоря:

– Не знаете вы, господа, сколько нужно силы над собой иметь, чтобы никому не надоедать и не злиться.

Иногда, впрочем, и Дорушка не совсем владела собою и у нее можно было замечать движения беспокойные, которых бы она, вероятно, не допустила в здоровом состоянии. Это не были ни дерзости, ни придирки, а так… больная фантазия. Во время болезни Анны Михайловны, когда еще Дора бродила на ногах, она, например, один раз ужасно рассердилась на Риголетку за то, что чуткая собачка залаяла, когда она входила в слабо освещенную комнату сестры. Даша вспыхнула, схватила лежавший на комоде зонтик и кинулась за собачкой. Риголетка из комнаты Анны Михайловны бросилась в столовую, где Долинский пил чай, и спряталась у него под стулом. Даша в азарте достала ее из-под стула и несколько раз больно ударила ее зонтиком.

– Дорушка! Дарья Михайловна! – останавливал ее Долинский.

– Даша! Что это с тобой? – послышался из спальни голос Анны Михайловны.

Даша все-таки хорошенько прибила Риголетку и, когда наказанная собачка жалобно визжала, спрятавшись в спальне Анны Михайловны, сама спокойно села к самовару.

– Ну, за что вы били бедную собачку? – обрезонивал ее тихо и кротко Долинский.

– Так, для собственного удовольствия… За то, что она любит меня меньше, чем вас, – отвечала запальчиво Дора.

– Достойная причина!

– Пусть не лает на меня, когда я вхожу в сестрину комнату.

– Темно было, она вас не узнала.

– А зачем она вас узнает и не лает? – возразила Даша, с раздувающимися ноздерками.

– О, ну Бог с вами! Что вам ни скажешь, все невпопад, за все вы готовы сердиться, – отвечал, покраснев, Долинский.

– Потому что вы вздор все говорите.

– Ну я замолчу.

– И гораздо умнее сделаете.

– Даже и уйду, если хотите, – добавил, беззвучно смеясь, Долинский.

– Отправляйтесь, – серьезно проговорила Даша. – Отправляйтесь, отправляйтесь, – добавила она, сводя его за руку со стула.

Нестор Игнатьевич встал и тихонько пошел в комнату Анны Михайловны. Чуть только он переступил порог этой комнаты, из-под кровати раздалось сердитое рычание напуганной Риголетки.

– Ага! Исправилась? – отнесся Долинский к собачке. – Ну, Риголеточка, утешь, утешь Дарью Михайловну еще!

Риголетка снова сердито залаяла.

– М-м-м! Дурак, настоящий дурак, – произнесла, смотря на Долинского, Дора и, соблазненная его искренним смехом, сама