Домбровский ответил:

– Тут вовсе не в «поднадзорных» дело. Вы помните изречение Гёте: «Вижу то, что знаю»? В этом смысле мы – абсолютные невидимки для них: они не только о нас не знают, но и не желают знать. Раскрывают столько подпольных организаций, существующих лишь в их больном воображении, что уже недостает фантазии представить себе нечто эдакое, существующее во плоти. Парадокс в том, что мы тем неуязвимее, чем сильнее их рвение.

Постепенно Васильцев тоже уверовал в свою невидимость, и тогда исчез тот липкий, не проходящий страх, накрывший собою всю страну.

Но что же тогда могло нынче так сильно встревожить Домбровского? Переходя улицу, Юрий опять вспомнил его столь буквально сбывшиеся предостережения. Сосулька, шпана, отравление – да, все это уже случилось. От чего, бишь, он там еще предостерегал?..

И в этот самый миг его ослепил свет фар. Прямо на него на бешеной скорости мчался автомобиль.

Движение опередило разум – даром не прошли навыки, полученные от Викентия. Юрий, как тот учил, стремительно выхватил из кармана пригоршню мелочи и изо всех сил метнул ее в сторону автомобиля. Звук был такой, словно по машине прошлась пулеметная очередь.

Ветровое стекло обрушилось, автомобиль вильнул вбок, врезался в афишную тумбу и протяжно, на одной ноте завыл. Вой происходил оттого, что водитель безжизненно повалился лицом на клаксон. Человек, сидевший рядом с водителем, пытался открыть заклинившую дверцу, но это у него никак не получалось.

Васильцев понял, что человека этого надо во что бы то ни стало задержать и отвести к Домбровскому – возможно, у него удастся что-то выпытать. С этой мыслью он не спеша обошел автомобиль, чтобы зайти сзади, – как учил Викентий, торопиться в подобных случаях не следовало: именно неспешность дает противнику ощутить твою силу и собственную обреченность, а торопыги как раз и напарываются на ножи.

Автомобиль этот (кстати, без номеров) представлял собой странное зрелище. С одной стороны, это был могучий черный «роллс-ройс», на каких ездит только очень большое начальство; с другой – выглядел он так, словно его приобрели в лавке какого-нибудь торговца утилем: правое крыло было какого-то поносно-желтого цвета и явно от другой машины, на крыше приляпана жестяная заплата, вместо одного бокового окна – лист фанеры.

Маленькому человечку, боровшемуся с дверцей, наконец удалось ее немного приоткрыть, и он начал с трудом протискиваться наружу. Вид он имел такой же утильный, как и этот «роллс-ройс»: на нем были какие-то жокейские бриджи, явно подобранная на помойке женская шерстяная кофта нелепо-оранжевого цвета, шляпа, подвязанная ленточками у подбородка, с полями, обвисшими, как уши у спаниеля, ботинок на высунувшейся из-за дверцы ноге давно «просил каши». Даже на некотором расстоянии Васильцев почувствовал, что из машины отвратительно несет помойкой.

Когда это пугало наконец-таки выбарахталось наружу, Юрий, приблизившись сзади, брезгливо взял его за плечо:

– Тебе придется пройти со мной, и давай-ка без фокусов.

Тот начал было валять дурака:

– Да чё, гражданин начальник? Чё сразу «пройдем», мы чё, мы люди маленькие…

Вдруг вывернулся неожиданно ловко, выхватил длиннющий нож и, издав поросячий визг, кинулся на Васильцева.

Лезвие просвистело у самой шеи. Но после уроков, полученных от Викентия, этот финт не представлял для Юрия никакой опасности. Он отклонился, при следующем взмахе клинка схватил того за запястье и сделал «мельницу». Человечек перекрутился в воздухе, нож отлетел в одну сторону, а сам он – в другую.

С земли он подниматься не стал, лежа плачущим голосом вопросил:

– Справился? Здоровый, да? Хромой – а прыткий, гад! – А когда Юрий стал надвигаться на него, жалостно заскулил, прикрывая небритую, опухшую рожу руками в перчатках с оторванными пальцами: – Не бей, дяденька, отпусти убогого…

– Ну ты, убогий, подымайся, – раздался голос Викентия у Васильцева из-за спины. – Молодцом, все грамотно, – бросил он Юрию и снова прикрикнул: – Ну, встал, быстро!

Внушительный вид палача, служившего до того атлетом-гиревиком в цирке, сразу отбил у этого пугала всякую охоту затевать препирательства, покряхтывая, он встал. Помойкой от него несло просто невыносимо.

– Двигай, – сказал Викентий и подтолкнул его пониже кофты ногой.

«Убогий», заложив руки за спину, понуро двинулся вперед, точно шел на расстрел.

– К Домбровскому? – спросил Юрий.

Викентий кивнул и проговорил в спину пугалу голосом, не обещавшим ничего хорошего:

– Сейчас все выложишь, убогонький.

Тот обернулся, сказал неожиданно весело:

– А вот это дудки, дяденьки. Ыш абарак бузык!.. – и в следующее мгновение внезапно исчез, как сквозь землю провалился.

Впрочем, он действительно провалился под землю. Там, как оказалось, был открытый канализационный люк, в него-то убогий и соскользнул.

Васильцев машинально едва не нырнул туда вслед за ним, но Викентий его придержал:

– Стой! – и сокрушенно добавил: – Бесполезно. Это все равно что крысу впотьмах ловить. Ушел. Ловкий, гад…

– А что он такое сказал? – спросил Юрий. – На каком языке? – Но в этот момент сзади донеслась запоздалая трель милицейского свистка.

Викентий скомандовал:

– Уходим! – и они скользнули в ближайшую подворотню.

* * *

Когда пришли к Домбровскому, в просторной гостиной, кроме хозяина, находился еще и Борщов, зачем-то сюда явившийся прежде них. Выражение лиц у обоих было напряженное – похоже, Васильцев и Викентий своим визитом прервали какой-то происходивший между ними очень серьезный разговор.

После того, как Юрий поведал о недавнем происшествии, лицо верховного судьи еще более помрачнело.

– Вот, стало быть, как оно все оборачивается… – проговорил он. – Повторите-ка еще раз те слова, что произнес этот ваш убогий.

Васильцев постарался воспроизвести как можно точнее:

– Ыш абарак бузык.

– Вы уверены?

– Совершенно. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Не знаю, не знаю… – задумчиво отозвался Домбровский. – Может быть… Впрочем, я должен посмотреть… Простите, я должен оставить вас ненадолго… – С этими словами он направился к лестнице и поднялся на второй этаж, где был расположен его кабинет.

В этом барском особняке, который каким-то образом достался Домбровскому, Васильцев никогда прежде не бывал и теперь оглядывал роскошество гостиной залы – картины фламандцев на стенах, явно не копии, висящее на коврах старинное оружие, шпаги, мечи, алебарды, фигуры двух рыцарей в доспехах по обе стороны мраморного камина, массивную антикварную мебель, огромную хрустальную люстру под потолком. Вся эта роскошь нисколько его не удивляла, он знал, что тот английский лорд оставил достаточно золота, чтобы все служители Тайного Суда позволили себе жить едва ли не с таким же размахом, – но делать этого не следовало, особенно здесь, в СССР, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Да его, Юрия, нисколько и не тянуло к столь роскошной жизни, вполне довольно было того, что мог оставить работу в котельной, купить костюм поприличнее и, не ограничивая себя, приобретать какие угодно книги. Однако Домбровский, пользуясь положением свободного художника (что сие означает и в какой области он художник, Юрий так пока и не уразумел), имел возможность позволить себе такое вот барское житье.