Послушайте, что говорю я вам, лохи, —

проговорил Сигмунд.

— Yo, — сказал Маркус.

— Настоящий рэп — это, в общем, культура, — продолжал Сигмунд.

— У меня ведь к музыке губа не дура.

— Yo, — сказал Маркус.

— Мне нравится музыка, но она не свободна, — вопил Сигмунд.

— Поэтому рэп я читаю охотно.

Моцарт, Бетховен, Шуберт и Бах

Рэп не читали, и мне жаль их, чувак.

Музыка их была слабоватой:

Рэпа писали они маловато!

Yo.

Маркус закончил номер маленьким соло, а Сигмунд поклонился девушкам.

— Ну и как вам? — спросил он и вытер пот со лба.

— Отлично, — похвалила Эллен Кристина.

— Да, у тебя хорошо получается, — согласилась Муна.

— А текст вам понравился? — поинтересовался Сигмунд.

— Да, — сказала Эллен Кристина.

— Отличный текст, — согласилась Муна.

— А тебе как, Маркус? — спросил Сигмунд, заподозрив, что не все идет так гладко.

— Я не очень-то слушал, — сказал Маркус. — Барабаны немного меня оглушили, но сзади все выглядело хорошо.

— Сзади?

— Да, я же видел тебя только сзади. И выглядел ты отлично, — сказал Маркус и, почувствовав, что звучит не слишком убедительно, добавил: — Просто супер, вообще-то.

— О'кей, — сказал Сигмунд. — Что-то не так.

Все трое покачали головой.

— Нет, — сказала Муна.

— Все будет очень хорошо, — подбодрила Эллен Кристина.

— Уже хорошо, — заметил Маркус, — сзади.

— Нет, — сказал Сигмунд. — Что-то совсем не так. Ты можешь звучать мощнее, Маркус.

— Я?

— Да, как-то хило получалось.

— Что «хило получалось»?

— Партия ударных.

— Я не совсем понимаю, о чем… — начал Маркус, но Эллен Кристина прервала:

— Сигмунд совершенно прав, — сказала она. — Ты должен его заглушать.

— Зачем это?

— Чтобы не было слишком хило.

— Да, — с жаром согласилась Муна. — Тебе надо просто греметь.

— Да, но тогда никто не услышит, что поет Сигмунд, — возразил Маркус.

— Ничего страшного, — сказала Эллен Кристина.

— Да, совсем не страшно, — подтвердила Муна.

— Просто расслабься, — посоветовал Сигмунд. — Я уж как-нибудь донесу свое послание до публики. Повторим. Let's kill them, Мэкакус.

— Что?

— Играй как можно громче, — объяснила Эллен Кристина.

— И даже еще громче, — добавила Муна.

— Хорошо, — сказал Маркус.

Он натянул капюшон как следует и снова уселся за барабаны.

— One, two, three! — выкрикнул Сигмунд.

— Yo! — крикнул Маркус и начал.

Он никогда раньше не играл на ударных и не думал, что ему понравится, но он решил уйти в это с головой. Когда его попросили играть как можно громче, он постарался выполнить просьбу.

Маркус Симонсен не считал себя смелым юношей. Ему лучше удавалось ужасаться, чем радоваться, ему больше нравилось прятаться, чем навязываться, он не был спонтанным, часто пять-шесть раз менял решение, прежде чем приняться за дело, и, как правило, было уже поздно. Теперь вдруг что-то произошло.

Он барабанил палочками и руками, и, пока он стучал, весь его страх и застенчивость ушли и растворились в звуке. Он отбарабанивал себя прочь от всего мучительного к свободе, до того ему неведомой. Он не слышал голоса Сигмунда, он не видел лиц Эллен Кристины и Муны, он просто бил и бил все более дикие ритмы и в этот момент услышал собственный голос:

— Я сижу перед вами, мне четырнадцать лет.

Сердце стучит барабанам в ответ.

Думаешь, жизнь — хорошая штука?

А я отвечу: жизнь — это скука.

Я не маленький мальчик, и не большой,

Мне бы родиться на планете иной.

Если б я только мог быть не собой,

Легко читал бы рэп я с тобой.

А так я толком, кто я, не знаю,

И я ли здесь рэп перед вами читаю.

Возраст мой не подвластен тик-такам,

Вот вам мое сердце, вот! Мазафака!

И тут все кончилось. Маркус закрыл рот с небольшим хлопком. В комнате воцарилась полная тишина. Сигмунд уже давно перестал петь. Он стоял посреди гостиной, уставившись раскрыв рот на Маркуса. Эллен Кристина и Муна встали с дивана. Казалось, они собираются что-то сказать, но обе молчали. Маркус тоже молчал. Он был в полуобмороке, опустошенный, словно катался на карусели и еще не привык стоять на земле. Единственный, кто что-то сказал, был мужчина, появившийся в гостиной. Он стоял в дверях и только что перестал протирать очки. Теперь он очки надел и обескураженно щурился на Маркуса.

— Мазафака? — прошептал Монс.

Маркус растерянно покачал головой и огляделся. В комнате произошло не так уж много изменений. Вот сидят Эллен Кристина и Муна. Вот — Сигмунд, а в дверях стоит папа. Он не должен там стоять. Маркус почесал затылок. Капюшон явно мешался.

— Привет, папа, — сказал он. — Как ты здесь оказался?

— Взял такси, — ответил Монс. — Это ты меня звал?

— Звал когда?

— Когда крикнул «мазафака», — сказал Монс так тихо, что Маркус едва расслышал.

— Я так крикнул?

— Да, насколько я мог расслышать. Ты смотрел на меня и кричал.

— Мазафака?

Монс кивнул:

— Мне так послышалось.

— Это просто выражение, господин Симонсен, — сказал Сигмунд, который уже начал овладевать ситуацией.

— Выражение?

— Да, — сказала Эллен Кристина. — Маркус читал рэп, понимаете?

Монс снял очки и опять начал их протирать, все еще щурясь на сына.

— Ты читал рэп?

— Да, — ответил Маркус. — Немного.

Монс снова надел очки.

— У тебя джемпер с капюшоном, — сказал он.

— Да, — подтвердила Эллен Кристина, — это «кенгурушка».

Монс все еще смотрел на Маркуса.

— У тебя новые брюки?

— Да, — сказала Муна. — Правда, классные?

Монс покачал головой:

— По-моему, нет.

— Он будет их надевать только на выступления нашей группы, — пояснил Сигмунд.

— Какой еще группы?

— «Мэкакус М», — ответил Маркус.