— Вот что, любезная Елизавета Андреевна, сейчас мы вас отпустим и паспорт ваш вернём. Но послушайте мой добрый вам совет. Немедленно же собирайте вещи и уезжайте из этого дома. Даже не дожидаясь своего Дмитрия. Этот прощелыга до добра вас не доведёт. А вот до публичного дома — доведёт точно! Уж я насмотрелся женских судеб, верьте мне. Сначала салопчик за любовь, потом — сапожки и шляпка, а потом — пятёрка рваная и то в лучшем случае. И через пару лет — панельная проститутка готова. Поэтому, пока вы не совсем увязли в этом болоте — бегите. Иначе кончите высылкой из города: этим кончают все старые проститутки, если, конечно, их не убъёт прежде сифилис или пьяный «кот».

— Да, конечно, господин сыщик, — закивала Шапошникова. — Немедленно уеду.

Уже уходя, Гаевский поманил к себе лакея:

— Поди сюда, Прохор, выслушай меня внимательно. Если не хочешь распрощаться с Петербургом, то барину о нашем визите ни гу — гу. Мы о тебе нигде не скажем, но и ты о нас ничего никому не говори. Понятно я сказал?

— Да, господин сыскной агент, как прикажете. Я никогда против власти на шёл. Раз надо — значит надо! — бодро заверил лакей. По всему было видно, что он чрезвычайно рад тому, что сыскари наконец — то оставят его в покое.

Гаевский и Иванов вышли на Третью линию Васильевского острова, прошли квартал в сторону Большой Невы и нырнули в «Погребок Федота», довольно приличную пивнушку, почти пустую в этот полуденный час. Заказали по паре бутылок пива и пару фунтов копчёной севрюжки, получился как бы второй завтрак.

— Поедем к Эггле, что ли? Пошепчемся… — предложил Гаевский. — То — то крыса прокурорская умных вопросов накидает.

— Да уж, — согласился Агафон. — Умные вопросы задавать всегда легче, чем ответы искать.

— Похороны подходят, по идее на третий день должны быть, то бишь завтра.

— Если Эггле не задержит, — заметил Иванов.

— Ну да, — согласился Гаевский. — Ты куда пойдёшь?

— Выбирай, мне всё равно. Что к бедным идти, что к богатым — одна хрень! — Агафон выглядел удручённым; голос его звучал без малейшего энтузиазма.

— Тогда я к Барклай пойду, — решил Владислав.

— А я к Толпыгиной.

Посидели в молчании, дождались пива. Открыв бутылки и попробовав рыбу, Агафон вроде бы немного повеселел, во всяком случае он красочно рассказал другу о табуретке, пущенной в голову квартальному и своём последующем прыжке в окно.

— Хм, квартальный, конечно, умный попался. — хмыкнул презрительно Агафон. — Я, значит, за этим Васькой — Оборочником в окно сигаю, а квартальный разворачивается в противоположную сторону и выбегает в дверь. Не стал в окно прыгать! Гер — рой! Оно и правильно, можно ведь и на нож напороться, пусть уж сыскной агент в окно прыгает! А квартальный с дворником вокруг дома побежали. Потому от меня и отстали.

— Да не кипятись ты, Агафон Иванови, — примирительно сказал Гаевский. — В первый раз, что ли? Так было и будет: один полицейский прыгнет на нож не задумываясь, а другой не в жизнь такого не сделает. Люди — то различаются не только ростом, но ещё и умом, и темпераментом. Ну чего ты раздражаешься?

— Чует моё сердце, Владислав, теряем мы с этим Дмитрием Мелешевичем время. Не наш это клиент, попомни моё слово. Вроде всё на нём сходится: и мотив крепкий имеется, и alibi как такового у него нет, и вообще он — каналья, да только…

— Ну, договаривай!

— Да только он не из тех, кто двух женщин, в том числе свою мать, зарежет точно баранов. Не такая у него порода. Дворянин, белая кость, голубая кровь, шесть языков, лайковые перчатки! Лакея пощёчиной наградить — это да, тут он герой, а в горло ножиком — нет. Своей полюбовнице он и шляпки заказывает, и в рестораны водит, а наш клиент своей любовнице морду бьёт, чуть что — сразу кулаком в пятак. Нам нужен человек типа того Васьки — Оборочника, что в квартального табурет кинул. Наш клиент не из тех, кто долго думает в ответственные минуты; вон Васька увидел синий мундир на пороге — и послал табуретку промеж глаз! Нам сыч нужен, мужик с крутым норовом, а Мелешевич — так, тряпка. Попомни моё слово: мы с ним только время теряем!

Товарищ прокурора Александр Борисович Эггле поставил сыщикам задачу обязательно отыскать и опросить племянника погибшей Барклай, устроившего скандал в её квартире за месяц до гибели Александры Васильевны, доверительного управляющего Штромма, а также обязательно побывать на похоронах жертв двойного убийства. Впрочем, благодаря стечению обстоятельств неизвестного племянника не пришлось особо разыскивать — он сам явился на похороны тётушки, состоявшиеся во второй половине дня двадцать седьмого апреля.

Женщин хоронили почти одновременно на разных кладбищах: Мелешевич — на Смоленском православном, а Толпыгину — на Волковом. Это объяснялось тем, что первая была весьма богата, а вторая бедна. На Смоленском присутствовал Владислав Гаевский с нарядом полицейских в форме. Не церемонясь, он переписал всех, явившихся отдать последний поклон Александре Васильевне; задача его облегчилась тем, что во время обряда отпевания церковь Смоленской Божией матери закрыли для посторонних, поэтому все лица, представлявшие интерес для сыщика были вынуждены о себе заявить. Тут — то искомый племянник себя и назвал — им оказался некий Деревягин Фёдор Савельевич, по виду типичный студент в чёрном пальто, широких полотняных штанах, с копной всклокоченных нечёсанных волос. Впрочем, несмотря на высокий рост и диковатый вид, молодой человек показался Гаевскому вполне воспитанным и доброжелательным человеком.

Вообще, посещение похорон жертвы убийства традиционно признавалось весьма важным элементом сыскной работы. Хотя траурная церемония была чрезвычайно тягостная для всех её участников — и полицейских в том числе — она как правило давала обильную пищу для размышлений, поскольку сводила воедино людей весьма близких жертве преступления. Сыщик мог сразу увидеть и познакомиться с большим количеством лиц, представляющих для него интерес, а кроме того, понаблюдать за их взаимоотношениями. Кроме того, полицейская практика свидетельствовала, что весьма часто убийца приходил на похороны своей жертвы, либо являлся сразу после похорон. Это наблюдение особенно часто срабатывало в тех случаях, когда убийцу и жертву связывало знакомство, пусть даже и неблизкое.

Весьма тонким моментом было само погребение, поскольку убийца мог присоединиться к процессии уже после выноса гроба из храма. Гаевский самым внимательным образом осматривал посторонних людей, сновавших по кладбищу, пытаясь определить, не проявит ли кто — либо из них интерес к похоронам Александры Васильевны. Но ничего подозрительного он не заметил. Полицейские в форме, соответствующим образом проинструктированные Владиславом, двигались справа и слева от процессии на всём пути её движения от церкви к могиле, но и они не сообщили о попытках посторонних лиц пристроиться к вытянувшейся колонне.

Пожалуй, кульминационным моментом всей траурной церемонии явилось прощание с убитой. Гаевский наблюдал эту сцену не отрывая глаз. Практически у всех европейских народов — от англосаксов до вотяков — в той или иной степени сохранялись предания о разного рода мистических знаках, посредством которых жертва может указать на убийцу в момент прощания. Считалось, например, что у преступника в момент прикосновения к трупу убитого им человека открывается носовое кровотечение. В средневековой юридической практике многих стран Европы даже было такое понятие, как «представление подозреваемого трупу» и результаты такого «представления» принимались судами как достоверные улики. Гаевский не верил в такого рода предания, почитая их мрачными мифами; весь его опыт свидетельствовал о том, что труп никак не может «указать» на убийцу. Однако силу суеверий не следовало преуменьшать: убийца вполне мог знать о подобных народных преданиях и данное обстоятельство, безусловно, могло усилить его вполне объяснимый трепет. Поэтому в момент прощания он мог себя как — то выдать: упасть, скажем, в обморок, либо вообще отказаться подойди к гробу.