На полпути я вспомнила об обещании, данном Салману. Третье мое письмо все еще лежало у меня в кармане, но, к сожалению, в доме больше не было окон, к стеклу которых я могла бы приклеить свое послание.

– Отец, разве только что ты не испытал на себе, как Всевышний вывел тебя из ванной, надел тебе на голову железную шапку и оставил тебя в живых посреди всех этих крушений и бедствий? – сказала я.

– Но не всегда бывает так, поверь мне! Иногда Всевышний отводит тебя из кухни в ванную, и ты там умираешь! – возразил он.

– Значит, мы должны покориться воле Бога. У каждого человека своя судьба. Посмотрим, что ожидает нас, – сказала я.

Отец, до этого крепко сжимавший мою руку в своей, похоже, внезапно поверил в судьбу и медленно разжал свою ладонь. Он хотел взять меня с собой в больницу, где постоянно работал. Он говорил, что только на крыше клиники O.P.D имеется знак Красного Креста, который служит опознавательным знаком. Благодаря этому знаку баасовские истребители Ирака знают, что там – больница и ее, по закону, бомбить нельзя. Отец настаивал на том, что больница является безопасным местом, а поскольку начальник больницы и многие из медперсонала бежали, она нуждается в помощи добровольцев, и я как раз и смогу помогать раненым.

Но я попросила его вместе со мной пойти в мечеть имени Обетованного Махди, и он согласился. Еще в самом начале войны Салман принес для отца форму ополченца-басиджа. Отец ее носил, стирал и снова надевал. Он ходил в этой одежде даже на работу в больницу. Отцу очень шло это обмундирование – оно придавало ему при его высоком росте и густой каштановой шевелюре еще большую мужественность, так что все его боялись и подчинялись ему. Когда он говорил людям, что работает в клинике O.P.D, все думали, что он либо начальник, либо врач высшей категории. Никто не знал, что все красовавшиеся на газонах во дворе клиники цветы и деревья – дело рук этого мужественного и с виду сурового человека.

Наконец мы достигли мечети. Все работавшие в мечети имени Обетованного Махди, знали отца. Они поздоровались с ним, после чего отец прошел в мужскую часть, а я осталась в отделе сестер. Сразу же перед нами поставили несколько мешков фасоли для того, чтобы мы ее перебрали. Мы занялись чисткой фасоли, но, как ни старались, работа никак не заканчивалась. Через несколько часов приехал Сейед и сказал, что из аптек города привезли большое количество медикаментов и приборов, для разбора которых два человека должны прийти в Центр помощи фронту. Этот Центр размещался в школе для детей с ограниченными возможностями, которая находилась на расстоянии одной остановки от нашего дома. На той же машине, которая привезла Сейеда, мы поехали туда вместе с Парваной. Все лекарства были вперемешку раскиданы по мешкам. Я и Парвана, знавшие из лекарств только аспирин и таблетки от простуды, растерянно смотрели на груды незнакомых нам препаратов. Госпожа Аббаси, работавшая там фармацевтом, объяснила нам названия и свойства всех лежавших перед нами лекарств. Мы принялись раскладывать по отдельности препараты первой необходимости для фронта, антибиотики, шприцы и бинты.

В течение двух дней мы основательно изучили и запомнили названия препаратов и их назначение. Мы договорились передать некоторые медикаменты в больницу Красного Полумесяца «Лев и солнце», которая впоследствии была переименована в «Больницу Спасателей».

Приехав в больницу с этим грузом, я стала объяснять госпоже Мукаддам, заведующей одного из отделений, названия и свойства некоторых препаратов. Она окинула меня высокомерным взглядом.

– Ты не похожа на медсестру, – сказала она.

– Почему? Только потому, что на мне нет шляпы и юбки, как на вас? – ответила я.

– Откуда ты знаешь названия препаратов? – спросила она.

– У вас научилась, – скромно ответила я.

Я слышала, что в этой больнице на представителей губернатора смотрят как на шпионов или членов групп зачистки. Поэтому, желая попасть на работу в больницу, решила вести себя учтиво. А говорить красиво и убедительно я умела. И вскоре госпожа Мукаддам раскрыла мне свои объятия. Я поцеловала ее и стала упрашивать разрешить мне работать в отделении. «Я буду делать все, что вы мне скажете, только позвольте мне остаться рядом с вами. Если хотите, я буду даже подметать палаты. Я не буду обращать внимания на вашу шляпу и юбку, а вы не обращайте внимания на мое макнаэ[74] и плащ», – сказала я.

Госпожа Мукаддам никого не пускала в отделение. Девушкам в хиджабе она говорила: «Отделение должно оставаться стерильным. Вы можете занести инфекцию на своих макнаэ, плащах и брюках». Но, несмотря на это, она согласилась оставить меня в отделении, чтобы я помогала принимать раненых. Я была очень рада, что устроилась работать в больницу. Находясь здесь, я была ближе к приюту и могла при подходящем случае навестить приютских детей. Я очень по ним скучала. Дети передавали мне свои послания через Сейеда.

Моя работа в больнице заключалась в том, что я должна была сначала осмотреть раненых, поступавших в приемное отделение, затем – зарегистрировать их данные. Чтобы подготовить раненых к промыванию ран и перевязкам, мне приходилось разрезать их одежду ножницами.

Больница была похожа на что угодно, кроме больницы. Была ужасная суматоха. Люди доставляли сюда раненых на любом транспорте, плакали, причитали, били себя в грудь и по голове, а некоторые, будучи не в силах смотреть на страдания и безнадежное состояние своих близких, падали в обморок. Вид крови, которая в больнице была повсюду, искалеченные тела раненых терзали сердце каждого из нас. Весь больничный персонал, включая руководство, врачей, медсестер и охранников, работал на грани нервного срыва. На пункте сдачи донорской крови при больнице круглые сутки было столпотворение. Звуки сирен машин «скорой помощи» сливались воедино с воем сигнала воздушной тревоги. Во время воздушных атак отключалось электричество, поэтому почти все время работал электрогенератор, предназначенный для экстренных случаев. Количество коек в палатах не соответствовало реальному числу раненых. Людей приходилось размещать в коридорах и постоянно проверять, живы они или уже нет. Мы едва успевали перемещать тела погибших в морг. Городское кладбище не могло вместить столько умерших. В больнице не было специальной машины для перевозки трупов на кладбище, а машины «скорой помощи» предпочитали возить раненых. Город оказался завален трупами. Дети, потерявшие родителей во время бомбежек, с плачем слонялись по городу. Люди не умели воевать.

Я делала все, что могла, чтобы остаться работать в отделении. Я сразу протирала полы там, где проливалась кровь. Каждому, кто был близок к тому, чтобы потерять сознание, я давала воды. Я плакала и в то же время утешала других. Мне приходилось видеть столько людей с оторванными конечностями, что через каждые несколько минут я щупала свои ноги. Я боялась, что война отнимет у меня ноги. В разгар этой суматохи в приемное отделение вошел солидный мужчина в белом халате, который, вынужденно используя повышенный тон, спешно выгнал абсолютно всех толпившихся здесь людей, кроме раненых. Я испугалась, что меня тоже выгонят как «постороннюю», быстро забежала в комнату медперсонала, схватила висевший там большой белый халат и надела его на себя. Не обратив внимания на нагрудную карточку с именем на халате, я схватила швабру и быстро начала протирать полы в тех местах, где они были запачканы кровью, после чего со шваброй в руках прошла мимо этого грозного врача и скрылась от его глаз в безопасных внутрибольничных коридорах. Обучение, которое я прошла на курсах спасателей, включало только оказание первой медицинской помощи, навыки перевязки и умение делать инъекции. Этого, разумеется, было недостаточно для объемов той трагедии, с которой мы имели дело. Поэтому я, под предлогом необходимости подмести и протереть полы, стояла рядом с медсестрами, которые готовили раненых для отправки в операционные залы и промывали им раны, и умоляла их допустить меня к этим процедурам со словами: «Клянусь, я могу это делать, у вас ведь имеются более важные дела». В то же время я не хотела выпускать из рук свой веник, потому что он был моим разрешением на то, чтобы остаться в больнице. С веником в руке я зашла в операционную вместе с одним раненым. Увидев эту картину, медсестра, находящаяся в операционной, закричала: «Зачем ты принесла сюда этот грязный веник? Выйди отсюда! И почему на тебе халат доктора?!» И тут только я поняла, что я наделала: я помыла полы во всем отделении, будучи одетой в халат врача.