– Но сам король, – возразил Конрад Монсерратский, – позволил нам быть свидетелями лечения мусульманина.

Барон обратился к Джослину, очевидно, чтобы убедиться в словах маркиза, и, недолго пошептавшись, ответил маркизу:

– Вы можете войти с нами, если вам угодно, господа, но вооружитесь терпением, так как, если вы прервете лекаря хоть единым словом угрозы, хоть единым знаком неодобрения, я буду вынужден, несмотря на ваше звание, попросить вас удалиться из покоев короля. Знайте, что я настолько уверен в благотворном действии лекарства этого мудрого человека, что если бы Ричард поколебался принять его, то я сам, клянусь, нашел бы в себе достаточно силы заставить его сделать это. Хаким, войдите.

Последние слова он произнес на левантинском языке, и лекарь повиновался. Искоса глянул гроссмейстер на совершенно не смутившегося рыцаря, но взгляд, брошенный на него маркизом, заставил его умерить свое неудовольствие, и оба они последовали за де Во и мавром в помещение, где Ричард ожидал их с большим нетерпением, прислушиваясь к шагам уже своего лекаря. Никто не пригласил сэра Кеннета войти в покои государя, но так как никто и не запретил ему этого, он последовал за высокими особами, полагая, что сами обстоятельства дают ему на это право. Однако, чувствуя себя несколько зависимым, он остановился поодаль.

Между тем Ричард, увидев входивших, воскликнул:

– О-о, какое многочисленное общество собралось, чтобы посмотреть на переход Ричарда от жизни к смерти! В вашем лице я приветствую своих благородных союзников. Либо вы снова увидите Ричарда таким же, каким он был до болезни, либо вам предстоит снести его прах в могилу. Ты же, де Во, прими благодарность своего государя, неважно, останется ли он в живых, или умрет. Но там еще кто-то остановился в дверях, у меня туман в глазах. А, это храбрый шотландец, который, не имея лестницы, хотел достигнуть неба. Добро пожаловать! Ну, лекарь, приступай же к делу!

Лекарь, уже представлявший себе характер болезни короля Ричарда, долго и внимательно щупал его пульс, а все присутствовавшие, затаив дыхание, хранили глубокое молчание. Затем он наполнил кубок ключевой водой и, вынув из-за пазухи маленький мешочек из красного шелка, опустил его в кубок, как уже делал все это в хижине рыцаря Спящего Барса. Когда вода, по его мнению, впитала достаточно содержимого из красного мешочка, он хотел поднести кубок государю, но Ричард остановил его:

– Погоди минуту, ты щупал мой пульс, дай мне попробовать и твой, хотя я не много понимаю в медицине.

Мавр тут же протянул свою руку, его смуглые длинные пальцы пролежали некоторое время в широкой руке короля Ричарда.

– Его пульс спокоен, как у ребенка, – сказал король. – Не мог бы так ровно биться пульс человека, собирающегося отравить монарха. Де Во, останемся ли мы в живых или умрем, отпустите этого лекаря с честью, не причинив ему вреда. Друг, поклонись от меня благородному Саладину. Если я умру, то без малейшего сомнения в его искреннем желании мне добра; если я останусь в живых, то отблагодарю его, как знаменитого воина. – Он сел на постель, взял кубок в руки и, обратясь к маркизу и гроссмейстеру, сказал им: – Выслушайте меня, и пусть братья мои, короли, ответят мне, наполнив чаши свои кипрским вином: «Вечная слава крестоносцу, который первый мечом своим поразит ворота Иерусалима! Вечный стыд и позор тому, кто откажется от святого дела!»

Он залпом опорожнил кубок, отдал его лекарю и в изнеможении упал на подушки. Лекарь молча, выразительными знаками, попросил всех удалиться. Лишь Томас де Во, которого никакие увещевания не могли убедить оставить своего государя, да лекарь остались с королем Ричардом.

Теперь раскрою я тайную книгу и к вашему, похоже, неудовольствию прочту кое-что важное и опасное.

«Генрих IV», ч. I

Маркиз Монсерратский и гроссмейстер тамплиеров остановились у королевского шатра, где происходили описанные события. Вскоре они заметили приближение отряда стрелков и пеших воинов, посланных, чтобы оцепить королевский шатер и охранять покой монарха. Воины с мрачным видом и опущенными глазами шли, сохраняя глубокое молчание. Несмотря на их многочисленность и полное вооружение, ни малейший звук или бряцание не раздавались в тишине. Проходя мимо знатных особ, они с почтением преклоняли свое оружие, не нарушая, однако, молчания.

– Как изменились эти островитяне, – сказал гроссмейстер Конраду, когда они отошли на некоторое расстояние от стражи Ричарда. – Какой прежде шум и крик стояли перед этим шатром. Бывало, проходя здесь, всегда застанешь играющих в мяч, борющихся, поющих и пьющих, будто они веселились на весеннем празднике.

– Да, эти собаки верны своему господину, – отозвался Конрад. – Король завоевал все сердца, обращаясь с ними как с равными, борясь, беседуя и шутя с каждым.

– Мне часто непонятны его выходки. Вы обратили внимание, какие слова он произнес вместо молитвы, когда принимал лекарство из кубка?

– Если бы Саладин походил на свою братию турок, то этот кубок стоил бы королю жизни. Но он хочет казаться прямым, честным и великодушным, как будто некрещеный может обладать добродетелями христианских рыцарей. Говорят, что он даже просил Ричарда посвятить его в рыцари.

– Клянусь святым Бернардом, сэр Конрад, если бы турок, не стóящий медного гроша, удостоился величайшей чести христианства, то нам осталось бы только сбросить с себя наши шпоры и портупеи, отказавшись от своих копий и уничтожив гербы.

– Вы слишком дешево оценили султана, – сказал маркиз, – хотя я сам видел, что часто и лучших продают очень дешево.

Вскоре они дошли до своих лошадей, стоявших в некотором отдалении от шатра Ричарда, среди великолепной свиты пажей и оруженосцев. После минутного раздумья Конрад предложил гроссмейстеру отправить своих лошадей со свитой, а самим возвратиться в лагерь пешком. Гроссмейстер согласился, и, желая поговорить друг с другом по душам, они направились по наиболее пустым местам, ближе к краю.

Некоторое время их разговор шел о военных делах и оборонительных приготовлениях. Но вскоре эта тема, по-видимому, мало интересовавшая обоих, истощилась. После довольно продолжительного молчания маркиз Монсерратский вдруг остановился, как человек, твердо решившийся на что-то, глядя в лицо гроссмейстеру, сказал:

– Я попросил бы вас, святейший и уважаемый сэр Жиль Амори, на этот раз снять ваше черное забрало, которое всегда скрывает ваши мысли, и поговорить со мной по-дружески, с открытым лицом.

Тамплиер улыбнулся.

– Бывают забрала не только черные, – отозвался он, – которые точно так же скрывают настоящее выражение лица.

– Хорошо, – ответил маркиз, – я буду с вами откровенен. Каково ваше мнение: каких выгод ожидает ваш орден от Крестового похода?

– Вы хотите узнать мой образ мыслей, не открыв своего. Я вам отвечу притчей, которую слышал от турецкого пустынника. Один владелец большого поля молил небо о дожде и сильно роптал, почему он не шел, когда ему хотелось. В наказание за его нетерпение Аллах велел Евфрату выступить из берегов и залить его поля; все имущество было затоплено, строения разрушены до основания, а сам он погиб, хотя желание его было исполнено.