Хозяин поставил на стойку две большие кружки с пивом и подал Баррелию знак, что это – для него. Не иначе, это чудовище считало ниже своего достоинства самому разносить еду и выпивку. Хотя, с другой стороны, оно поступало совершенно правильно – незачем обладателю столь жуткой рожи портить людям аппетит, приближаясь к ним во время еды. А посетителей у него в этой глуши, судя по почти пустому залу, было не слишком много.

Кроме нас в трактире сидела всего одна компания: четверо островитян, грязных и лохматых настолько, что я затруднялся определить, сколько каждому из них лет. Но стариков среди них явно не наблюдалось. Все четверо вели себя шумно и оживленно – так, как обычно и ведут себя подвыпившие островитяне. Я знал об этом не понаслышке: мой отец иногда устраивал пиры в честь посланников из Хойделанда, что приезжали в Дорхейвен на торговые переговоры. И когда те посланники хмелели, их вопли, бывало, заглушали голоса остальных гостей.

Эти островитяне не были ни высокородными, ни благопристойными, а иначе их сюда бы не занесло. Возможно, они даже были разбойниками, но поди угадай это заранее, пока они не выкажут свои преступные намерения. Насмотревшийся на подобных соратников в своих походах, ван Бьер относился к воплям этой компании совершенно равнодушно. Чего нельзя сказать обо мне. Каждый ее взрыв хохота заставлял меня ежиться, а каждый донесшийся оттуда удар кулаком по столу – вздрагивать. Поэтому немудрено, что я оробел, когда Баррелий, велев мне оставить меч на скамье, послал меня к стойке за пивом.

Будь у меня возможность разминуться с островитянами, я так и поступил бы. Но в трактире было всего два ряда столов, расставленных вдоль стен, и один-единственный проход между ними. А хойделандеры к тому же расположились за тем столом, что находился прямо у стойки. Я не мог прошмыгнуть мимо них незаметно при всем желании. Равно, как не мог не выполнить просьбу ван Бьера, даже несмотря на то, что нутром чуял неприятности.

Чутье меня не подвело.

Подойдя к стойке, я услышал, как голоса островитян у меня за спиной дружно умолкли. А когда взял кружки с пивом в руки – монах заказал себе двойную порцию, – и обернулся, на меня таращились четыре пары недобрых глаз. Не став играть с ними в гляделки, я потупил взор и заторопился обратно…

…И получил звонкий подзатыльник! Не такой сногсшибательный, каким был тот бахорский удар, синяк от которого до сих пор не рассосался у меня на лице. Но искры из глаз у меня посыпались и я, споткнувшись, расплескал на пол немного пива. После чего, радуясь, что не упал, добежал до нашего стола, а в спину мне летел мерзкий гогот островитян, довольных своей идиотской шуткой.

Поставив кружки перед ван Бьером, я посмотрел на него с немым укором – дескать, ты что, нарочно послал меня нарваться на оскорбление? – но он и бровью не повел. Какое там – даже спасибо не сказал! Выдув залпом одну кружку, он сразу припал ко второй, которую пил уже не так жадно, но по-прежнему молча. А хойделандеры тем временем вернулись к прерванному разговору, забыв обо мне столь же быстро, как я забываю о прихлопнутом комаре.

Пока кригариец утолял жажду, я сидел напротив него в угрюмом настроении. Которое стало еще угрюмее после того, как он отсалютовал пустой кружкой хозяину, и тот поставил на стойку еще две полные. Судя по всему, они с Баррелием договорились, чтобы трактирщик наливал ему выпивку, когда тот подаст знак. И все бы ничего, да только идти за нею опять предстояло многострадальному Шону Гилберту. Что вскоре и потребовал ван Бьер, пододвинув ко мне опорожненные кружки.

– Это шутка, что ли? Ты разве не видел, что меня там бьют? – возмутился я громким шепотом. Так, чтобы меня не расслышали островитяне.

– Видел, – подтвердил он, утерев рукавом усы. – Ну и что?

– Как – ну и что?! – еще больше возмутился я. – Но мне же больно и обидно! А ты сидишь, молчишь и не хочешь за меня заступиться!

– Подумаешь, заработал оплеуху! – Кригариец равнодушно зевнул. – Тоже мне оскорбление! В твоем возрасте, парень, за оплеухи надо спасибо говорить, а не оскорбляться. Потому что на самом деле они – ценные уроки жизни. Причем, заметь: совершенно бесплатные.

– Ценные уроки? Но я не делал этим людям ничего плохого, а они распускают руки! И чему это должно меня научить?

– Тому, что надо делать порученную тебе работу и не задавать лишних вопросов… Я, кажется, поручил тебе сходить за пивом. Так где же оно?

Яростно засопев, я вылез из-за стола и, понурив голову, поплелся к стойке.

То, что мой второй поход туда закончится не лучше первого, стало понятно, когда островитяне вновь умолкли и уставились на меня. Вернув пустые кружки, я забрал полные и постарался пройти как можно дальше от пьяных мерзавцев, едва не задевая боком противоположный ряд столов. Да только зря старался. Моя трусливая попытка избежать придирок еще больше раззадорила хойделандеров. И закончилась уже не подзатыльником. На сей раз я был сбит на пол пинком под зад, все кригарийское пиво разлилось по проходу, а мои обидчики разразились очередным взрывом хохота.

И тут случилось воистину историческое событие: меня прорвало! Впервые в жизни я взъярился настолько, что злость поборола во мне страх, который прежде вынуждал держать язык за зубами.

– Грязная островная свинья! – выкрикнул я, поднимаясь с пола. Мой дрожащий голос звучал до отвращения пискляво, но это был мой первый настоящий бунт против несправедливости взрослых и сильных. – Гномье отродье! Сучий выродок! Да чтоб ты костью подавился! Да чтоб тебе такие же уроды, как ты, в подворотне кишки выпустили! Да чтоб собаки ссали на твою могилу до скончания веков!

Поразительно, но громогласный смех островитян не заглушил мое жалкое блеянье! Заткнувшись ненадолго, они обменялись удивленными взглядами. После чего трое из них снова расхохотались, а тот, чей ботинок оставил след у меня на заднице, громыхнул по столу кулаком, встал со скамьи и направился ко мне, рыча от негодования.

И вновь благодаря переполняющей меня злобе я себя буквально не узнал. Вместо того, чтобы сжаться в комок, ожидая удара, или броситься наутек, я неожиданно выхватил из ножен кинжал, который по примеру ван Бьера также носил на поясе за спиной. И не только выхватил, но и сделал неуклюжий выпад в сторону приближающегося хойделандера.

Я не собирался его ни резать, ни тем более убивать – какое там! Просто хотел не дать ему подойти на расстояние удара, и все. И на мгновение мне это даже удалось. Мой обидчик остановился вне досягаемости моего клинка, а затем обернулся к приятелям, указал на меня пальцем и пророкотал:

– Эй, гляньте-ка на эту засохшую соплю! Она не только пищит, но еще и колется!

– Давай, врежь ему, Сворргод! – ответствовали на это собратья. – Или ты что, боишься колючих соплей?

Ну, в общем, Сворргод мне и врезал!

Последнее, что я успел подумать перед тем, как получил кулаком в лоб и покатился по залитому пивом проходу, было «Только дернись, урод, и я воткну эту железяку тебе в пах!». И что в итоге? Урод дернулся, и сей же миг я остался без оружия. Ухватив своей грубой ручищей мой мизерикорд прямо за клинок, островитянин шутя отобрал его у меня. А затем подытожил свой «урок» крепким ударом. Не настолько крепким, чтобы вышибить из меня дух, но достаточным, чтобы остудить мой пыл.