…Впрочем, и прежняя моя жизнь почти не зависела от моей воли, а нынешняя подавно.

Тем временем Баррелий продолжал мучить меня, заставляя наблюдать, как он расшаркивается перед пьяными хойделандерами. Взяв со стойки четыре наполненных до краев кружки, он поднес их нашим новым «друзьям». И с неизменной улыбкой аккуратно поставил те на стол, не пролив ни капли.

– Долго возишься! – бросил монаху Сворргод. – Шустрее надо бегать!

– Вы правы, сир! Виноват, больше не повторится, – учтиво кивнув, извинился кригариец…

…А потом ухватил за затылки Сворргода и еще одного островитянина, что сидели на лавках с краю, и со всей мочи впечатал их лбами прямо в стоящие перед ними кружки.

Проделано это было столь внезапно, что жертвы Баррелия не оказали ему ни малейшего сопротивления. Бабах, хрясть – и обломки деревянной посуды разлетелись в стороны вместе с пивными брызгами! А оба вкусивших кригарийского угощения хойделандера так и остались лежать без движения, уткнувшись расквашенными лицами в щепки и разлитый по столу эль.

Два других островитянина, сидевших у стены, вскочили с лавок и схватились за ножи, которыми они отрезали ломти от лежащего перед ними окорока. Вот только напасть на ван Бьера сей же миг у них не вышло. Оглушенные собратья мешали им вылезти из-за стола, а монах не стал вытаскивать бесчувственных противников, чтобы добраться до остальных. Зачем бы ему это сдалось, если сейчас оба размахивающих ножами хойделандера не могли до него дотянуться? Зато он – мог, ведь у него под рукой были не только ножи, но и много что еще.

Вырваться из этой ловушки являлось несложно. Однако к этому времени выпивка успела отяжелить островитянам руки и ноги, да и равновесия она им не прибавила. Так что до прохода добрался лишь один из них. А второй наткнулся лбом на табурет, который Баррелий подобрал у стойки и швырнул в него, когда он только оторвал зад от лавки.

Бросок был сделан впопыхах, но точно. Голова островитянина угодила между стеной и летящим табуретом, словно между молотом и наковальней. С той лишь разницей, что и то, и другое было сделано из дерева, и цель ван Бьера не расплескала свои мозги по стене. Но как бы то ни было, а этому пьянице досталось куда крепче, чем его собутыльникам. И когда он, ошарашенный табуретом, растянулся на соседнем столе, тот сломался под ним напополам. Что он вряд ли почувствовал, так как уже был без сознания.

Короче говоря, драка в проходе разыгралась по честным правилам: один на один. Вернее, могла бы разыграться, кабы Баррелий имел такое желание. Но он схватил со стола миску с недоеденной перловкой и вытряхнул ее в лицо противника, едва тот предстал перед ним. Пустая миска полетела в том же направлении. А когда огретый ею хойделандер стер с лица остатки каши и нанес удар ножом, кригариец уже не стоял перед ним, а находился сбоку. После чего едва начатый поединок перешел в обычное избиение. Которое, как я давно убедился, доставляло ван Бьеру куда большее удовольствие, нежели благородные виды боя. Те, что, по идее, должны были практиковать кригарийцы из слышанных мною легенд.

Заломив островитянину руку с ножом за спину, Баррелий заставил его согнуться и треснул его лицом о край ближайшего стола. И треснул бы еще, но враг уперся в стол другой рукой и взялся сопротивляться.

Зря он так поступил! Едва его ладонь коснулась стола, как монах выхватил из ножен свой кинжал и пригвоздил ее к столешнице. Да таким свирепым ударом, что клинок пробил насквозь не только ладонь, но и толстую доску под ней. А не успокоившийся на этом ван Бьер с хрустом сломал врагу в локтевом суставе другую руку, после чего нож сам выпал из нее на пол.

Дважды покалеченный хойделандер взвыл так, что я поневоле заткнул уши, а трактирщик еще крепче вцепился в свой топор, который схватил, когда началась заваруха. Но, в отличие от островитян, он не торопился набрасываться на Баррелия. Также, как и разнимать дерущихся он не собирался. До меня лишь потом дошло, что хозяин знал о том, кем на самом деле был ван Бьер. Который, очевидно, предупредил его о своих намерениях, вот он и не возмущался. А за топор схватился лишь в целях самозащиты. Не от монаха, разумеется, а от его врагов, что спьяну и в горячке могли накинуться на кого угодно.

Я был премного удивлен, когда обнаружил, что тоже держу в руках свой обнаженный палаш. В страхе я запамятовал, когда выхватил его. Но уроки кригарийца продолжали давать о себе знать, пускай как соратник я был для него столь же бесполезен, как и здешний кот, что, выгнув спину, шипел сейчас в углу трактира.

– А ну заткнись, гномье отродье! – рявкнул ван Бьер на орущего хойделандера, отпихивая сапогом подальше его нож. Видимо, чисто по привычке, ведь отныне ему не то, что ножом размахивать, а даже спустить штаны, и то не удастся. – Заткнись, кому говорю, а то не только руки, но и ноги переломаю!

Наконец-то я услышал голос того Баррелия, которого знал! И которого со всеми его грубостями и отпускаемыми в мой адрес шутками ценил куда больше, чем того бесхребетного труса, коим он только что прикидывался.

Несмотря на то, что пришпиленный к столу островитянин был ослеплен болью, угрожать ему дважды не потребовалось. Еще бы – когда кто-то калечит тебе обе руки, а потом грозится искалечить ноги, на блеф это мало смахивает. Поэтому крики хойделандера тут же перешли в глухие стоны, которые он издавал, крепко стиснув зубы, шумно дыша и то и дело судорожно сглатывая.

Эти звуки ван Бьера уже не раздражали. По крайней мере, он не стал приказывать жертве не стонать. И удерживать ее больше не стал – зачем, если ей все равно было не освободиться без посторонней помощи? Пока калека, превозмогая боль, затихал, его мучитель подошел к стойке и, кивнув хозяину на бочонок с рорридагским элем, велел налить еще кружечку. Которую и осушил залпом после того, как трактирщик отложил топор и молча исполнил его распоряжение.

– Я слышал, твои приятели называют тебя Тогарром, – снова обратился Баррелий к пленнику, принимая из рук трактирщика следующую кружку, налитую уже без подсказки. – Ты – Тогарр, я прав?!

– Да! Да! Да! – не выкрикнул, а, скорее, пролаял стоящий на коленях островитянин. И трижды стукнул в сердцах лбом по столу, так как не мог сделать это руками. Помнится, год назад, когда у меня разболелся зуб, я тоже был готов биться головой обо что угодно, лишь бы ненамного приглушить боль. Хотя, надо думать, этому мерзавцу приходилось сейчас гораздо больнее, чем мне тогда.

– И ты – из бранна Зубастой Рыбы? – задал новый вопрос Пивной Бочонок, ткнув пальцем в татуировку на предплечье той руки Тогарра, что была прибита ножом к столу. Точно такую же татуировку показывал нам Сворргод, когда подходил к нашему столу. Судя по всему, она являлась отличительным знаком их банды.

– Я и мои братья – из бранна Ледяной Акулы! – уточнил Тогарр. Причем не без гордости в голосе. – И вскоре ты горько пожалеешь о том, что поднял на нас руку! Кем бы ты ни был, тебе конец, ты меня понял?!

– Бранн Ледяной Акулы, говоришь? – Баррелий кивнул и неспешно отхлебнул из кружки. Похоже, угрозы хойделандера его ничуть не взволновали. Хотя звучали они вполне искренне, и Тогарр явно был готов ответить за свои слова. – Никогда не слышал о таком. Но ваша «рыбка» уже попадалась мне на глаза. Причем совсем недавно. Попробуй угадать с первого раза, где это было. Если угадаешь верно, я, так и быть, обещаю не отрезать тебе пальцы. Даю подсказку: те трое браннеров не пережили нашу короткую встречу.