– Эй, возьмите меня к себе, – взмолился Ван Хорн и плюхнулся в воду, помешав Джейн, в то же мгновенье она убрала маленькую руку с мозолистыми кончиками пальцев, твердыми, как рыбьи зубы. Беседа возобновилась, но смысл слов ускользал, разговор походил на касание, время лениво утекало через провалы в убаюканном сознании Александры, пока не возвратилась Сьюки, вернув с собой и время.

Она быстро вошла, принеся с собой запах осени, затянутая в замшевую юбку с кожаными завязками спереди и твидовый жакет с двойными складками сзади, как у охотницы; персиковое теннисное платье она бросила дома в корзину для грязного белья.

– Твои дети в порядке, – сообщила она Джейн Смарт.

Похоже, ее ничуть не удивило то, что все они сидели в ванне, казалось, ей уже знакомо это помещение, кафельный пол, блестящие змеи медных труб, ощетинившиеся за стеклом зеленые джунгли и потолок с открытым холодным прямоугольником звездного неба. С удивительной привычной быстротой она сначала положила кожаное портмоне, огромное, как седло, на стул, не замеченный прежде Александрой, – черные кресла и матрасы сливались с темнотой, – затем разделась, сначала скинув туфли на низком каблуке, с квадратными носами, а уж потом сняв охотничий жакет, спустив с бедер развязанную замшевую юбку и расстегнув шелковую блузку нежнейшего бежевого оттенка, цвета краски на гравированных приглашениях; тут же устремилась вниз короткая комбинация цвета чайной розы и белые трусики, и, после всего, расстегнув лифчик, Сьюки наклонилась вперед с вытянутыми руками так, что две пустые чашечки легко упали с рук прямо ей в ладони, а обнаженные груди качнулись в такт движению. Небольшие груди Сьюки стояли торчком, округлые конусы, кончики которых окунули в более яркую розовую краску, в них не было энергичной выпуклости соска-бутона. Александре казалось, что все ее тело похоже на пламя, пламя, горящее нежным бледным огнем, когда она смотрела, как Сьюки спокойно наклонилась, чтобы поднять одежду с пола и бросить ее на стул, похожий на материализовавшуюся тень, и потом неспешно порылась в огромном портмоне с раскрытыми клапанами, чтобы найти шпильки и подколоть наверх волосы того неяркого, но вызывающего цвета, что называют рыжим, но на самом деле он нечто среднее между абрикосовым и красным, как древесина тиса внутри. Волосы такого цвета были у нее всюду, и, когда она подняла руки, под мышками показались два кустика, будто два мотылька уселись боком. Это был прогресс; Александра и Джейн еще не отказались от патриархальной привычки брить волосы, привитой им, когда они, юные, учились быть женщинами. В библейской пустыне женщин заставляли выскребать под мышками кремнем, женская растительность привлекает мужчин, а Сьюки, как самая молодая из ведьм, не чувствовала себя обязанной умерять свое естественное цветение. Ее изящное тело, покрытые веснушками предплечья и голени были довольно пухлыми, и формы ее колыхались, когда Сьюки шла к ним в желтоватом свете напольных огней у края бассейна из черноты помещения, своим искусственным темным однообразием похожего на студию звукозаписи; ее обнаженное тело, казалось, мерцало, как на экране, когда ряд кадров накладывается друг на друга, чтобы создать прерывистый, тревожный и призрачный эффект движения. Теперь Сьюки была рядом с ними и обрела объемность, прелестное длинное обнаженное тело с одного бока припухло, там был синевато-багровый кровоподтек (это на совести любвеобильного Эда Парсли с его извечным чувством вины?). Веснушки светились не только на руках и ногах, но и на лбу тоже, и еще несколько веснушек было на переносице, и даже на подбородке виднелось их четкое созвездие. Маленький треугольный подбородок решительно вздернулся, когда она села на краю ванны и, сдерживая дыхание, согнув спину и напрягая ягодицы, окунулась в дымящуюся врачующую воду.

– Боже мой, – произнесла Сьюки.

– Ты привыкнешь, – заверила ее Александра. – Изумительно, стоит лишь решиться.

– Ну, девочки, как, горячо? – спросил Даррил Ван Хорн хвастливо и с тревогой. – Себе я обычно ставлю термостат на двадцать градусов выше. С похмелья чудесно, все токсины сразу выходят.

– Чем там они занимались? – спросила Джейн Смарт. Лицо и шея у нее напряглись, взгляд Александры пристально и любовно остановился на Сьюки.

– Как всегда, – отвечала Сьюки. – Смотрят старые фильмы по пятьдесят шестому каналу и обжираются набранными конфетами.

– Ты случайно не проезжала мимо моего дома? – смущенно спросила Александра. Сьюки, такая хорошенькая, стояла в воде рядом, и волны от нее омывали тело Александры.

– Милочка, да Марси уже семнадцать, – сказала Сьюки. – Она взрослая девушка. Справится. Очнись! – И она шаловливо толкнула Александру в плечо.

Одна грудь Сьюки с соском-розочкой выглянула из воды. Александре захотелось ее пососать, это желание было сильнее, чем поцеловать зад у Ван Хорна. Ее лицо покоилось щекой на воде, волосы распустились и попадали в рот, воспламененный желанием. Левая щека у нее горела, а по зеленым глазам Сьюки было видно, что она читает мысли Александры. Под застекленной крышей ауры трех ведьм смешались – розовая, сиреневая и рыжевато-коричневая, а тяжелая аура Ван Хорна возвышалась над его головой, как грубый деревянный нимб святого в какой-нибудь бедной мексиканской церкви.

Дочка Александры, о которой говорила Сьюки, Марси, родилась, когда ее матери был всего двадцать один год. Александра бросила колледж, когда Оззи упросил ее стать его женой, а теперь ей напомнили о ее четырех детях, как они появлялись на свет один за другим; именно девочки сосали ее так мучительно, выворачивая ей внутренности, мальчики же сразу были похожи на мужчин, та же напористая жадность, боль от быстрого сосания, удлиненные голубые черепа, шишковатые и задорные, над пучками напрягшихся мышц, где однажды прорастут мужские брови. Девочки были деликатны уже в первые дни жизни, такие нежные, жаждущие чего-то, льнущие сладкие комочки, им суждено стать красавицами и рабынями. Младенцы: их прелестные резиновые кривые ножки, как будто во сне они скачут на маленьких лошадках; трогательная, спеленутая подгузником промежность; гибкие лиловые ступни, кожа везде такая гладкая, как кожица пениса; серьезный взгляд цвета индиго, изогнутые откровенно слюнявые ротики. Как они сидят на левом бедре, прильнув к боку легко, как виноградная лоза к стене, к тому боку, где у тебя сердце. Нашатырный дух от их пеленок. Александра начала всхлипывать, вспомнив о своих потерянных младенцах, поглощенных теми детьми, в которых они превратились, младенцев, изрезанных на кусочки и поглощенных днями, годами. Покатились теплые слезы, а потом по контрасту с разгоряченным лицом они охладили нос, проложив дорогу по складкам около его крыльев, посолонив уголки рта и капая с подбородка, сбегая ручейком по маленькой впадинке. А тем временем руки Джейн не оставляли ее в покое, теперь она массировала шею Александры, затем musculus trapezius [32]и дальше, дельтовидную и грудную мышцы, ох, они разогнали ее тоску, сильные руки Джейн. Вот она разминает над водой, вот под водой, даже ниже талии. Маленькие красные глазки панели, регулирующей тепло, следят за бассейном, «Маргарита» и марихуана смешали свою освобождающую отраву в истосковавшемся уязвимом царстве кровеносных сосудов, ее бедные заброшенные дети принесены в жертву ее чарам, ее глупым ничтожным чарам, и одна Джейн понимает, Джейн и Сьюки. Сьюки, гибкая и молодая рядом с ней, она касается тебя, ты касаешься ее. Ее тело сплетено не из ноющих мышц, а из чего-то вроде ивовой лозы, ловкое, с нежными веснушками, белая шея под поднятыми волосами никогда не видела солнца, кусок мягкого алебастра под янтарными прядями волос. Джейн занималась Александрой, Александра – Сьюки, ласкала ее. В ее руках тело Сьюки казалось шелковым, казалось тяжелым гладким плодом. Александра так растворилась в меланхолических, ликующих, и нежных чувствах, что уже не ощущала разницу между получаемыми и раздаваемыми ласками; и плечи, и руки, и неожиданно всплывающие груди, три женщины все сближались, пока не образовали, подобно трем грациям, группу, а их волосатый смуглый хозяин вылез из воды и рылся в черных ящиках в шкафу. Сьюки странным деловым тоном, голосом, который, как показалось Александре, доносился издалека, обсуждала с Ван Хорном, какую музыку поставить на его дорогую паронепроницаемую стереосистему. Он был обнажен, и его свисающие бледные гениталии походили на поджатый собачий хвост, закрывший безобидную шишечку заднего прохода.