— Я знаю, что это ты, Дэн.

— Узнал все-таки, — цыкнув, сказал Дэннис. — Это в мои планы не входило, козлина. — Он вновь ударил его ногой.

— Х-хватит, — вскрикнув от боли, сказал он. — Умоляю, не надо.

Дэн схватил его за грудки и поднял вверх. Тело было настолько измочалено ударами, что он поднялся, как тряпичная кукла. Пусть фингалы опухли настолько, что уже закрывали частично глаза, у него получилось лицо Дэнниса. Он улыбался, его идеально ровные белоснежные зубы, казалось, сверкали в темноте.

— А теперь посмотри мне в глаза и честно ответь, ты ее трахал?

— Нет. И никогда бы не…

— Думаешь, я поверю, что ты бы не попытался ее отыметь?

— Я не стал бы этого делать.

— Ты бы не попытался отыметь эту красотку? Более наглого вранья не придумаешь. Любой парень бы попытался.

— Я гей.

Он отпустил его, кинув на асфальт. Упав, Венц сильно ударился затылком. К горлу поступила тошнота, голова закружилась, и сознание в раз сделалось мутным. Он перестал понимать, что происходит. Кто-то смеялся, но кто он уже не помнил.

— Прелестная отмаза! Просто великолепная! — отсмеявшись, сказал голос. — Устал я с тобой возиться уже. Значит так, к Лилит ты больше не подходишь, она моя, понял? Когда ты возвращался из кафе, тебя ограбили. — Он, недолго пошарив по карманам, нашел бумажник, открыл его, вынул из него все деньги, а бумажник швырнул на землю. — Это для правдоподобия. Кто нападал не знаешь, лица в темноте не разглядел. Полиции именно так и скажешь. Усек?

Вместо ответа раздалось мычание.

— Я спросил, ты усек?! — сказал он громче, ударив его еще разок.

Вновь раздалось мычание, но теперь оно выражало согласие.

— Вот и хорошо. И надумаешь кому-то сказать правду, я тебя поймаю, и так просто ты не отделаешься уже. Я тебе убью, и убивать буду ме-е-едлено…

В глазах все расплылось. Дэн продолжал что-то говорить, но произнесенные слова больше не достигали сознания Венца. Они пролетали, не расшифрованные, не превращенные в информацию, мимо ушей, как проносится шелест ветра. Сознание угасло мгновенно, будто кто-то выключил рубильник, и очнулся он уже в больнице.

Половая тряпка

Утро встретило его необычайной легкостью. У него было чувство, будто к рукам и ногам был привязан тяжеленный груз, который необходимо было таскать с собой. Всю жизнь он его нес, и настолько к нему привык, что уже и не чувствовал, а вчера он его с себя сбросил. Какое блаженство! Все получилось, как он хотел, как планировал. Словно идеально сыгранная симфония.

Он и не знал, просыпался ли он когда-либо раньше с искренней улыбкой на лице. Он встал с кровати, протяжно зевнул и потянулся, дошел до кухни. Пахло едой. У плиты стояла его мать, одетая в тот же белый халатик. Он встал рядом с ней, поставил кипятиться чайник. На плите шкварчала яичница. Порция была на одного человека. Она выключила плиту, вывалила яичницу в тарелку, не поднимая глаз от стола. Она видела Дэна, но намеренно не проронила ни слова и не взглянула на него. Почему он прекрасно понимал. С той ночи прошло прилично времени, но у них так и не получилось поговорить. Она почти все время пропадала вне дома. На его лице появилась улыбка. Завтрак она готовила точно не для него, но он выхватил тарелку из ее рук. Она подняла на него глаза, он ответил на этот взгляд. Тут же она опустила взгляд обратно к столу.

— Спасибо за завтрак, — с издевкой произнес он. — Это так мило с твоей стороны.

Он налил себе кофе, взял ложку и сел за обеденный стол. Ложка за ложкой он расправлялся с едой, периодически косясь взглядом на мать, которая так и осталась стоять около кухонной тумбы к нему спиной.

— Дэннис… — неуверенно начала она.

— Что, мамуль? — Еще одна издевка. Никогда прежде он ее так не называл.

— Мы же не скажем папе о… о том вечере?

— Ну-у, можем и не сказать. Когда он кстати возвращается?

— Завтра.

— Замечательно.

Еда закончилась, он закинул тарелку с кружкой в раковину, и собрался уходить. Она схватила его за руку. Так сильно, что ее ногти больно впились в кожу.

— Пожалуйста, не говори ему, — умоляюще, чуть не плача, сказала она и посмотрела ему в глаза.

— Почему, мамуль? Стыдно? Или боишься без крыши остаться?

— Прошу тебя.

— Вряд ли первое. Стыда у тебя нет и не было. А вот второе вероятнее. Думаешь, останешься на улице без гроша за душой, да? Возможно. Ты ведь без образования и какого-либо опыта за все эти годы. О! Я знаю, как тебе стоит поступить. Монетизируй свои потрахушки. Классная идея, правда? Проститутки неплохо получают.

— Дэннис! Я же все-таки твоя мать! — Она сжала его руку еще сильнее.

— Это ведь правда, мамочка. — По лицу скользнула улыбка.

Она отпустила его руку и снизу вверх смотрела на него. Брови сдвинуты, на лице злоба… Хотя это даже походило на ненависть. Искреннюю. Настоящую. Так евреи на Гитлера в свое время смотрели. Он чувствовал этот взгляд, и для него он был словно лучи теплого летнего солнца. Такие же приятные, согревающие душу. Он подставился под эти теплые лучи, с улыбкой подойдя к ней ближе, напором заставив ее вжаться в тумбу.

— Ты чудовище, Дэннис! — выкрикнула она ему в лицо.

Раздался грохот. Дэн ударил кухонный шкафчик, который висел за головой матери. Удар кулака пришелся немного правее места, где был ее череп. Дешевый пластик, из которого был сделан шкафчик, промялся и треснул от удара. Она стояла, зажмурившись, и боялась открывать глаза. Когда она все же набралась смелости, она увидела его лицо сантиметрах в десяти от себя. От улыбки и следа не осталось. Только гневное лицо человека, похоже, готового на все.

— Значит так, мамочка, с сегодняшнего дня ты милая и послушная. Продолжишь меня оскорблять — все будет донесено отцу. Продолжишь устраивать из нашего дома притон — то же самое. Мы можем мирно сосуществовать в этой квартире до моего съезда, но ты должна вести себя правильно, поняла? Никаких левых мужиков здесь. Никаких оскорблений. Никакого навязывания уважения к себе или выкручивания мне рук. Я буду делать то, что захочу, а ты в этом доме никто. У половой тряпки больше прав, чем у тебя. Пользы, кстати, от нее тоже побольше будет. Вздумаешь взбрыкнуть, моментально получишь ответочку. Я сюсюкаться не буду.

Он убрал кулак от тумбы. Вначале было желание убедиться, что она все поняла и будет послушна, но увидев ее лицо,