Почти все, кого он встретил в Аргаяше, питались голодным хлебом. Келли восхитился местными сотрудниками АРА, которые работали с невероятным усердием, несмотря на ужасные условия, но после посещения нескольких кухонь был вынужден остановиться, хотя его провожатые хотели продолжить осмотр. Нет, сказал Келли, он уже увидел достаточно. В поезде по дороге в Челябинск он написал Джейн:

Как только стали понятны огромные масштабы кризиса в районе Челябинска, Белл отправил телеграмму в штаб-квартиру АРА в Москве и запросил немедленной поддержки. Однако предложить людям было почти нечего. Было получено разрешение увеличить количество детских пайков до 50 тысяч, как только они появятся. К концу августа 1922 года АРА успела накормить 11625 детей и 273 тысячи взрослых в Челябинской губернии. “Невозможно описать страдания и муки, которые были видны всюду, – сетовал Белл. – Живые скорее напоминали скелеты, чем людей”[195].

Келли вернулся в Уфу в конце января. Эмоционально опустошенный и потрясенный масштабами голода, он с трудом продолжил работу. Он гадал, сколько смертей им действительно удастся предотвратить. Впрочем, он понял, что может помочь хотя бы русским сотрудникам отделения, и устроил, чтобы отныне всем им платили зарплату американским продовольствием, а не советскими рублями. Сотрудники несказанно обрадовались, услышав об этом. Келли несколько переживал из-за своего решения, потому что не получил одобрения из Москвы, но по большому счету ему было все равно. Даже если бы его приказ отменили, чтобы вернуться к прошлым порядкам, сотрудники успели бы получить хоть немного еды.

4 января Чайлдс написал матери из Казани о грядущем расширении операции. Он признал, что задача будет трудной, но сказал, что все готовы взять ее на себя. Фешин завершил его портрет – коллегам показалось, что Чайлдс вышел слишком серьезным, но сам Чайлдс с ними не соглашался, – а уроки русского шли своим чередом. Он уже мог говорить “на ломаном русском”. Наконец, Чайлдс поведал матери, как он рад, что его “дорогой старый друг Келли”, который шел с ним почти одинаковым путем с самого 1917 года, теперь тоже работает в АРА в России.

9 января Чайлдс выехал на поезде в Москву, чтобы сообщить Хэскеллу о результатах своей инспекционной поездки. Поезд шел долго – чтобы преодолеть 550 километров, понадобилось 60 часов, – и Чайлдс прибыл в Москву в морозный день, когда столбик термометра опустился до отметки -29 °C. Пока сани неслись по городским улицам, Чайдлс удивлялся, как Москва изменилась за четыре месяца, прошедших с его прошлого визита. Все разоренные и заколоченные магазины отремонтировали и наполнили новым товаром. Повсюду была “жизнь, все было в движении… Зрелище было таким невероятным, что оставалось только тереть глаза и гадать, как еще, если не по воле джинна, явившегося Аладдину, могло произойти такое скорое преображение города”[196].

Он должен был уехать 15 января, но поезд снова не подали. После жалобы АРА в ЧК состав появился. “Несомненно, в России существует одна абсолютно надежная государственная организация, – написал Чайлдс в дневнике, – и это Чрезвычайная комиссия”[197]. Вагон не отапливался, и Чайлдс никак не мог согреться. Проведя в поезде целый день, он почувствовал необычную усталость и сонливость. В затылке начались боли, глаза перестали фокусироваться. Он нашел печку, но все равно не сумел прогнать пронизывающий его холод, даже когда у него начался жар. Он едва доехал до Казани, и там вечером 17 января его сразу уложили в постель.

Чайлдс заболел сыпным тифом. Он лежал в бреду. Порой он терял сознание, а порой страдал от пугающих галлюцинаций. В Казань вызвали доктора Дэвенпорта. Два дня Чайлдс оставался на грани жизни и смерти. Группа русских женщин организовала в местной церкви молебен о его выздоровлении, а новость о его болезни была опубликована в американской прессе. Кризис миновал к первой неделе февраля, но встать с постели он смог лишь в середине месяца. Ноги его не держали, и ему понадобилось две недели, чтобы снова научиться ходить с помощью сиделок. Хэскелл дал ему трехнедельный отпуск, и Чайлдс вместе с Уолтером Дьюранти из Москвы через Ригу отправился в Берлин, где поселился в роскошном отеле “Адлон”. Хотя Чайлдс еще плохо стоял на ногах, ему хотелось обратно в Россию. “Мне не терпится вернуться в Казань, где осталось мое сердце, – писал он матери. – Такого богатого опыта, как в России, я не получал нигде и ни на что его не променяю”[198]. Не каждый скажет такое о стране, где едва не лишился жизни.

Несмотря на очевидные успехи, которых АРА добилась всего через несколько месяцев, Гувер и его организация продолжали подвергаться нападкам. В США в газете Soviet Russia, которая издавалась коммунистическим обществом “Друзья Советской России”, печатались статьи, порочащие работу АРА и другие “буржуазные” гуманитарные миссии. Soviet Russia публиковала “воззвания к рабочему классу” и призывала американцев: “Помогите не только накормить голодающих, но и спасти революцию российских рабочих. Помогайте, не устанавливая империалистических и реакционных условий, как Гувер и остальные”[199]. Газета собирала деньги, но было непонятно, как именно они использовались. Судя по всему, большая часть средств шла на деятельность, которую “Друзья” называли “пропагандой помощи”, а не на помощь как таковую.

Миннесотский журналист и общественный деятель Уолтер Лиггетт основал Американский комитет помощи голодающим в России, который поддержали в числе прочих многие католические епископы, губернаторы штатов и американские конгрессмены, в частности сенатор от Мэриленда Джозеф Франс, противник Гувера и главный пропагандист официального признания Советской России правительством США. По мнению Гувера, Американский комитет Лиггетта был очередной “красной” организацией, хотя на самом деле, скорее всего, это было не так, и он использовал свое положение министра торговли, чтобы убедить Бюро расследований при министерстве юстиции (предтечу ФБР) проверить организацию на наличие связей с советским правительством. Неутомимый любитель разоблачений, не привыкший отступать в разгар битвы, Лиггетт отомстил Гуверу за несправедливое отношение, опубликовав его уничижительную биографию во время президентской кампании 1932 года, в которой Гувер проиграл Франклину Рузвельту[200]. Жизнь Лиггетта трагически оборвалась три года спустя, когда его на глазах у жены и дочери застрелил печально знаменитый миннеаполисский гангстер Айседор Блуменфельд (он же Малыш Канн), таким образом отплатив Лиггетту за его расследование связей организованной преступности с Демократической партией фермеров и лейбористов.