И вечером Екатерина наконец очень близко увидела того, о ком мечтала.

Вблизи он оказался ещё красивее, чем она полагала.

Удивительно, но одна только Елизавета Воронцова не подпала под чарующее обаяние его больших глаз, его свежих, словно у младенца, гладких щёк, пухлых губ, и жемчужно-белый блеск его зубов не казался ей восхитительным. Зато остальные дамы, приглашённые к столу, млели, мялись и едва могли выговорить слово — так завораживал их вид Геркулеса с головой античного бога.

Екатерина тоже подпала под это обаяние. Великая княгиня понимала, что она несколько старше Орлова, но её притирания, духи, бриллиантовые ожерелья и браслеты с аметистами делали её неотразимой. Да и туалет она себе выбрала такой, какой может быть приятен и ласкать взор такого варвара, каким был Григорий, — тяжёлые фижмы, голубые и затканные золотом, нежно обрисовывали её всё ещё тонкую талию, а чудесные шёлковые башмачки, выглядывая из-под фижм, заставляли мысленно рисовать прелестную линию ног. «Ах, как жаль, — думала Екатерина, — что нет сегодня маскарада, где я могла бы одеться мужчиной и показать свои стройные крепкие длинные ноги!» Такие маскарады всегда придумывала сама императрица, чтобы весь двор знал, что она и в мужском костюме выглядит лучше всех красивых женщин.

Однако Екатерина постаралась скрасить своё пребывание на этом ужине ещё и смелыми шутками, несколько фривольными, но как раз подходившими этому военному, нисколько не обременённому хоть какими-то знаниями, — он не кончал кадетского корпуса, уже открытого при Елизавете, где офицеры изучали многие науки, в том числе и философию. Но Орлов был практиком, проходил школу боев на настоящем поле битвы, как и его отважные братья, и равнодушно относился к вопросам этикета, презрительно взглядывая на паркетных шаркунов. Он всегда знал, что у него нет соперников и стоит ему лишь мигнуть, как любая красавица склонится к его ногам. Вот и теперь он приехал на этот ужин после свидания с гордой и своенравной графиней Строгановой, всесильной любовницей всесильного начальника Тайной канцелярии Петра Ивановича Шувалова, родного брата ставшего фаворитом Елизаветы Ивана Шувалова. Ныне эта семейка распоряжалась во дворце так, словно это было их родовое гнездо, и все богатства России оказались к их услугам. Давно был забыт певец-хохол Разумовский, молоденькому и хитрому Ивану Шувалову стареющая императрица подарила своё сердце и открыла свою казну...

Великий князь с жадностью вцепился в Шверина, как и предполагала Екатерина, рассыпался комплиментами по поводу гениального стратега Фридриха, жадно расспрашивал, как расставлял он свои войска, какие приказы и распоряжения давал, и потому Екатерина могла всё своё внимание сосредоточить на Григории Орлове. Он был молчалив, старательно и немногословно отвечал, явно чувствуя себя не в своей тарелке за этим изысканным великокняжеским столом. Однако только первые минуты прошли для него в смущении. Орлов уже почувствовал всей своей кожей — как никто умел он оценивать возникающую близость, — что великая княгиня восхищается им, улыбается ему интимно и многообещающе, и он быстро поднял голову и взглядом дал понять ей, что тоже не настроен против неё.

Этот первый вечер стал обычным в череде других вечеров, где они встречались глазами и едва могли прикоснуться друг к другу. Екатерина вспыхивала, краснела и смущённо улыбалась, внутренний жар сжигал её, и она теперь уже могла бы сказать, что одного вечера ей было достаточно для того, чтобы потерять голову.

Да, она потеряла голову, как теряли её десятки других до неё и после неё...

Утром, едва лишь начинало светать и Орлов неизменно выходил со Шверином на прогулку — тот по своей немецкой педантичности не пропускал ни одного утра, чтобы не совершить свой моцион, — как она выходила в приёмную, где были окна, выходящие как раз туда, где гуляли Шверин с Орловым.

Они встретились глазами, и Екатерина немного подняла руку, словно бы приветствуя Григория. Пальцы её слегка шевелились на уровне плеча, и этот жест сразу развеял мечтательное, ещё сонное настроение Григория.

Он перемахнул улицу, взлетел на приступок у окна, схватился руками за широкий дощатый подоконник и перепрыгнул через него. Мгновение — и он уже стоял в большой приёмной зале, не обращая никакого внимания на хихикающих поодаль фрейлин. Ещё миг и кости Екатерины хрустнули от обжигающего объятия Орлова, а губы ожёг страстный, такой горячий и умелый поцелуй, что Екатерина задохнулась.

Он отстранил её лицо крупными смелыми руками, взялся за голову с обеих сторон, нежно прикоснулся к белому лбу великой княгини и так же нежно и тихо прошептал:

— Вчера я разглядел тебя. Ты — красавица...

И сердце Екатерины провалилось куда-то, ухнуло и забилось с такой силой, что казалось, оно прорвётся сквозь грудную клетку и выпрыгнет.

Она ничего не говорила и только страстно мечтала ещё раз получить такой поцелуй, которым ожёг её Орлов.

Великая княгиня стояла, подняв голову навстречу его взгляду, и ничего не могла сказать — все эти ощущения были для неё новыми, хоть и не считала она себя новичком в любви...

— Ночью приду к тебе, не запирайся, — усмехнулся Орлов, взлетел на широкий подоконник и спрыгнул прямо на улицу.

Как ни в чём не бывало подошёл он к Шверину, стоявшему под окном с разинутым ртом, заговорил о чём-то, и так, мирно и оживлённо беседуя, проследовали они мимо дворца, мимо едва начавших зеленеть лип, мимо восхищенных, жадных глаз фрейлин, как будто здесь и вовсе никого не было.

А Екатерина всё ещё не могла опомниться от поцелуя, не могла прийти в себя и даже не думала о том, что её фрейлины стали шептаться по поводу столь странного визита через окно. Она всё ещё чувствовала на губах свежесть губ Орлова и страсть, с которой был подарен ей этот поцелуй, всё ещё находилась под впечатлением его безумного и безоглядного поступка.

«Каков молодец», — хотела она уже было сказать по-русски и лишь тут догадалась, что Орлов говорил с ней по-русски. Не знал языков, не мог понять французского или немецкого, и она постаралась воспроизвести его русские слова и уразумела, что теперь ей самой предстоит совершенствовать свой русский. На этом языке в придворных кругах не говорили, даже Дашкова, которой поверяла Екатерина свои мысли и которую считала самой образованной среди русских вельможных кругов, не знала ни слова на своём родном языке и даже не пыталась учиться, зато владела в совершенстве чуть ли не всеми европейскими языками.

Орлов говорил с ней по-русски, и как красиво звучали его слова!

«Он не знает языков, — умилённо думала Екатерина, — не беда, я его научу, на нас двоих хватит одного моего ума...»

Великая княгиня ещё долго стояла перед окном, снова и снова вспоминала выходку Орлова, и умилялась, и восхищалась его отвагой и бесстрашием: никто не смог бы поступить так, как поступил он, — словно ангел влетел к ней из окна и словно ангел отлетел...

И опять она поняла, что потеряла голову, что этот человек, гигант с головой, прекрасной, как у античного бога Аполлона, надолго завладел её сердцем и душой. И она уже соображала, как обставить их первое свидание наедине, как сделать так, чтобы никто им не помешал, как устроить так, чтобы длилось и длилось время этого свидания и чтобы он, Орлов, смотрел на неё глазами восторженными и восхищенными. Надо было придумать наряд, в котором можно было бы нравиться ему, человеку, в свои двадцать два года уже испытавшему столько страстей и видевшему самых разных женщин — от княгинь до простых уличных проституток. Каждая была для него хороша — и нужно было сделать так, чтобы от неё, великой княгини, не отходил он, чтобы ради неё совершал поступки сумасбродные и сумасшедшие, чтобы он любил её.