Впрочем, когда Григорий стал ночевать у Екатерины, Елена Куракина была оставлена, хоть и на короткое время, — он продолжал встречаться с ней, но теперь уже не было прежней страсти, даже он понимал, что великая княгиня — это не простая княгиня Куракина, и постепенно отошёл от прежней любовницы. Но случайные связи, обычные знакомства с ухаживаниями были всегда, и никогда Орлов не зависел от любви и ревности женщины, даже такой, как сама великая княгиня...

Почти каждую ночь Екатерина ждала своего возлюбленного. Она встречала его, всякий раз желая нравиться по-другому, слегка кокетничала и умилялась, дивясь снова и снова его внешности, силе, молодечеству и всё больше и больше привязываясь к этому великану и красавцу, отдающему духотой истинной казармы, неплотным сукном военного мундира и либо ботфортами выше колен, либо тупоносыми туфлями с огромными пряжками и тонкими чулками, изящно обрисовывавшими его сильные стройные ноги. Она могла без конца любоваться его могучим красивым телом и в минуты нежности трогала и трогала его железные руки и любила нежиться на широкой груди, слегка поросшей светлыми вьющимися волосами.

Он казался ей совершенством, и сначала она не хотела даже говорить о чём-либо ещё, кроме своей любви. Но он сам жадно выспрашивал её, заставляя рассказывать о мелочах придворной жизни, об этикете, и презрительно кривил губы, когда она смеялась над его неспособностью запомнить с детства знакомые ей тонкости светской жизни. Ему не надо было знать всё это, ему хватало его удали и молодечества, хватало его красоты, чтобы без усилий покорять женщин.

И только значительно позже, когда не оставалось уже ничего свежего в их отношениях, они перешли на темы, слишком грустные для неё, вызывающие боль и страдание.

Он сочувствовал ей и, смеясь, кричал, что четыре его полка, которые он и четверо его братьев держат в руках, без усилий возведут её на трон, что она будет императрицей, пусть даже и не сомневается. И она поняла, что Григорий — это её судьба, в нём одном сошлось всё, что было ей дорого: престол, корона, власть, любовь...

Откровенно, без утайки начали обсуждать они, как сделать её императрицей, когда, наконец, уйдёт на тот свет Елизавета, а Пётр взойдёт на трон и станет императором.

И теперь уже Екатерина начала относиться серьёзно к словам Григория — она выдавала ему большие суммы денег, благо Кейт, заменивший Вильямса, тоже предоставил ей огромный кредит. Нет, денег солдаты не видели, но чарка водки, кусок мяса лично от великой княгини, рубль каждому солдату постепенно завоевали симпатии гвардии. И вот уже пошли разговоры, когда, наконец, великая княгиня станет императрицей, когда она сядет на трон...

Но Елизавета была ещё жива — каждую ночь проводила она где-нибудь в другом месте, каждую ночь ждала и ждала переворота, боясь и ненавидя невестку, зная, что только одна она способна поднять бунт и захватить власть.

Тем не менее спокойно и мирно скончалась она в своей постели не от пули восставших, не от сабли заговорщиков — скончалась от своей трудной жизни, не приспособленной к тяготам переедания, недосыпания и полного отсутствия какого-либо режима...

Также спокойно и мирно взошёл на трон Пётр. И Екатерина первой бросилась к ногам мужа, клятвенно заверяя его, что она первая будет приносить ему присягу, что она станет верной рабой и послушной подданной монарха...

Позже она не любила вспоминать, как приносила эту присягу на верность императору, она всё ещё колебалась, зная, что ещё не имеет сил и надёжных сторонников, чтобы пойти на риск, хотя и здесь не отставала она от Григория — всегда была готова на отвагу и безмерную храбрость, всегда была согласна поступиться всем, чтобы получить всё.

Но Пётр не оценил великодушного поступка Екатерины и, хоть и называл её мадам Руссурс, всё же понял, что и ему пора определиться со своей властью.

Первое, что он сделал, — заключил невыгодный для России, но такой необходимый прусскому королю мир.

Семь лет сражались русские солдаты против Пруссии, а теперь, когда Фридрих уже считал себя позорно побеждённым, войска России должны были повернуть в обратную сторону, воевать с теми, кто был союзником, сражаться под началом того, кого били при Цорндорфе, Хунерсдорфе, кого обращали в бегство. Сам Пётр признавался, что ему улыбается удача — теперь он может воевать под руководством такого великого полководца, как Фридрих.

Но мир, заключённый с Фридрихом, был только началом той катастрофы, которую готовил сам себе Пётр. Воевать с Данией за Голштинию — вот был предел его мечты. И войска уже собрались в поход против этого государства лишь потому, что крохотная Голштиния была в далёком прошлом родиной неудавшегося капрала прусской армии, каковым считал себя Пётр.

Никто не был большим врагом самому себе, нежели Пётр. И он только помогал своими поступками Екатерине, уже много думавшей о том, чтобы решиться и выступить против своего мужа.

Нисколько не думал Пётр о России. В начале июня 1862 года даже Сенат доводил до сведения императора, что государственные доходы не покрывают всех расходов, казна пуста и нет ни копейки на «удовольствие заграничной армии», которую Пётр снаряжал на войну с Данией из-за споров о Голштинии, его родине. Крымчаки снова подняли голову и намеревались напасть на южные уезды России, а восставшие крестьяне провинций осмелели настолько, что для их усмирения требовались уже целые полки. Команды, высылаемые правительством, были смяты восставшими, крестьянские волнения охватили значительную часть Тульской, Галицкой и других провинций, а Белёвский, Волоколамский, Эпифанский, Каширский, Клинский и многие другие уезды были объяты пожаром народного недовольства.

Обо всём докладывали новому императору, но Пётр и слышать ничего не хотел — главным для него оставалась война с Данией, и гвардия уже открыто роптала, не желая снаряжаться в заграничный поход. В самом начале месяца высочайше повелел Пётр, чтобы «впредь от полков людей никуда в дальние отлучки без указу Военной коллегии не отлучать»...

Было ясно, что война всё-таки начнётся, а армия разута и раздета, голодает из-за нехватки провианта, гвардию же, которая сильно разленилась и не отставала от столичной жизни, Пётр намеревался выслать в первую очередь.

Даже любимый Фридрих, прусский король, идол Петра, и тот предупреждал императора, что Россия напоминает кипящий котёл, готовый вот-вот взорваться, и что император должен быть поосторожнее. Но Пётр и всегда-то мечтал служить хотя бы капралом у Фридриха, а теперь, после смерти Елизаветы, поторопился заключить с ним договор о мире и помощи и никак не мог предположить, что русские ненавидят его и готовы на всё, чтобы лишить Петра короны...

Мрачно и бесстрастно встречала Екатерина все эти новости. Она уехала в Петергоф, собирала сведения обо всём, что творится в столице и при дворе Петра, молча выслушивала советы своих доверенных людей.

А их к тому времени у Екатерины было уже довольно много. Даже сенатор Панин, воспитатель наследника трона, Павла, проникся небывалой ненавистью к Петру — тот решил, что Панину подобает участвовать в военных экзерцициях[18], и потребовал его присутствия на парадах и вахт-разводах.