– Постриг что ли приняла?

– Этого не знаю, что там у них положено, знаю одно, делали запрос в Патриархию, не православное это верование, не старообрядческое, а скорее языческое. Такой гибрид с уклоном к Великой Расе и Алтайском царстве, вокруг Семаргла и хлеба всего сущего волшебного камня Алатыря.

– Алтайское царство? – Макс наморщил лоб, пытаясь нащупать в памяти хоть какую-то конкретику. – А такое было?

Пашка махнул рукой:

– Не в том суть, сейчас иной раз такое выдумывают, что любо-дорого, а проверить все равно некому… В общем выкупила Ефросинья землицу и стала строить скит, только уже женский, да и местечко подходящее тут нашлось – Макошино логовище.

Макс кивнул:

– Да, эту часть уже знаю. Макошино логовище, заброшенная деревенька и последний житель, скончавшийся в 80-е…

– Все да не все… Дедок-то этот – не зайка был. Деревенька-то пустела медленно, дом за домом. Как дом освободится, дедок через колхоз забирал его, пожизненное наследуемое владение на землю под ним оформлял. Потому, когда помер, сын его единственный оказался при нехилом капитале…

– Ясно, при первой возможности в собственность оформил…

Павел кивнул:

– Точняк. И вот у него-то Ефросинья эти земли-то и прибрала к рукам.

– Купила? Деньги у нее откуда такие? Она ведь, говоришь, на Алтай когда уезжала, все продала…

Павел усмехнулся:

– Макс, вот за что тебя я люблю, так это за твою смекалку… Пойдешь ко мне в управление работать, а?

Макс поморщился:

– Иди на фиг… Про скит лучше рассказывай.

Павел задумчиво на него посмотрел.

– Ну, лучше так лучше… Юридически у Ефросиньи ИП, экодеревня. Денег за проживание не берет, ничего не продает, налоги платит исправно, доход хоть и мизерный. Нарушений нет.

– Чиста, как слеза младенца…

– Факт.

Макс посмотрел на него в упор:

– Так и что, совсем прикопаться не к чему? Все легально? Тогда чего ты столько всего о ней знаешь?

Павел отвел взгляд, почесал над бровью. Макс понял – что-то все-таки есть, притаился.

– Понимаешь, что странно. Вот есть у нее что-то вроде паломников, на день-два приезжают. Она их селит за периметром, в гостевом домике. Гости только в трапезную проходят, с послушницами в нерабочее время пересекаются. Что-то по хозяйству делают – ну там, коз покормить, в сарае прибрать, сено просушить… Городские, что с них взять. Эти, кстати, и за гостевой домик платят, и за питание. Ну, там копейки, вроде как возмещение расходов даже, не заработок… Ну так вот. А есть те, которые как твоя Каринка, надолго, с отрывом от семьи, разрывом связей… Эти, понимаешь… Я только тебя не пугаю, пойми, по-дружески делюсь соображениями.

Макс вспылил:

– Да что такое, говори уже!

– Не кипятись… Говорю… Исчезают они. Как корова языком.

Макс опешил.

– Это как?

– Ну вот так. Обрыв всех связей, удаление соцсетей, прекращение общения с родней… Пропадают с радаров родни, месяц, два, три, ни слуху, ни духу. Потом, спустя время ищет родня, а нет человека. Куда делся? Никто не знает. Ефросинья всем отвечает, что не знает, что ответственности за их близких не несет, если они за порог скита вышли…

– То есть выходят?

– А кто ж их знает? Я бы словам не доверял.

Макс чувствовал, что у него закипает голова, от волнения начало подташнивать, вспотели ладони.

– Погоди, ну с чего ты взял, что пропадают?

– Из заявлений людей, родственников. Знаешь сколько таких по области? Штук десять как минимум. Это те, что заявили в органы, а есть и те, кто молчат, или некому заявить уже. И все ведут на определенном этапе к Макошину скиту. – Он скрестил руки на груди, нахмурился: – Понимаешь, движение должно быть поступательным: кто-то приехал, кто-то уехал, кто-то принят в общину, кто-то ушел из нее. А тут – все тихо. Кто оказался в общине, больше о том не слышали. Перед тем, как приехать в общину, все концы, как Карина твоя, обрубают, с родней не общаются. И так раз за разом все три года.

– Так они, может, там, в общине, живут?

У Пашки заварился кофе, он взял чашку, налил в нее черную, смолистую жидкость, поставил перед Максом, вторую – перед собой. Сел за стол. Спросил:

– Ты смог попасть на территорию? – Макс кивнул. – Сколько там домов?

Макс прищурился, вспоминая:

– Одиннадцать.

– Все верно. В одном живет сама Ефросинья. Один – трапезная, в нем не живут. Там же хозблок. Остается девять жилых домов, каждый – на 36 квадратных метров, минус сени. Сколько в каждом может разместиться?

Макс прикинул:

– Ну, человек пять, наверно… Не знаю.

– Ну, примерно так, да. Сейчас в скиту сорок послушниц. А знаешь, сколько туда ушли за эти годы? – Он подался вперед. – Сто восемьдесят девять женщин разных возрастов.

Макс опешил:

– А откуда такая точная цифра?

– Ну, Макс, обижаешь, у меня под носом черти-что творится, я данные не соберу? С участковыми отработали, в районные УВД запросы сделали по жалобам родственников. Но ты не о том спрашиваешь… Спроси у меня, где эти сто восемьдесят девять женщин и девушек за минусом сорока, что там сейчас находятся, которые однажды вошли за ворота скита и не появились.

– Где?

Пашка развел руками:

– А я не знаю.

Макс взмахнул руками, будто пытаясь стереть неправильные данные на грифельной доске:

– Погоди-погоди… Ничего не понимаю. Ты хочешь сказать, что сто сорок девять человек за три года пропали без вести в этом ските? А чего вы тогда сидите?

– А что я могу сделать? Человек пропал, человек объявлен в розыск. Прошерстили знакомых, место, где был в последний раз. Если никаких следов и криминала, я что этой Ефросинье вменять буду? Подозрения? – он сердито фыркнул. – Что ты глазами крутишь, будто вчера с юрфака выпустился. Законов не знаешь, что ли?!

– Может, они возвращаются к родным…

– Нет. Есть заявления о пропаже людей. Есть решения судебных органов о признании безвестно отсутствующими…

Макс не сдавался, продолжал цепляться хоть за какую-то идею:

– Может, они как гастарбайтеры, в три яруса кровати поставили?

Пашка отхлебнул кофе:

– Макс, я сам выезжал в этот скит после того, как все дела объединили в одно производство. Я каждый дом осмотрел от подпола до чердака – нет там никаких трехъярусных кроватей. А куда люди деваются из скита – не знаю. Чем они там занимаются, как мозги промывают и чем – не знаю. Что им там втирают в головы – тоже. Ни одна живая душа о том не говорит, потому что нету их, живых душ, которые могут рассказать.