Появилась знакомая морда – бородач, которого я видел в сауне, именно он и еще один направлялись до кабинетов в обнимку с девками легкого поведения. Второй, видимо, добегался.

– О-о, как хорошо! Ты, мужик, просто красавец! И это говорю без всякой хрени! Ни разу не противный. Только подумал, что пора бы тебе уже в себя прийти. Смотрю, и ты зенками хлопаешь. Красава! – продемонстрировал тот оттопыренный большой палец в штурмовой перчатке, а затем с руганью и матами схватил меня за шкирку. – Только тяжелый, падла!

Протащил по комнате, угол обзора сразу увеличился. Посадил на обычный советский деревянный стул, заведя скованные руки за спинку. Примотал скотчем ноги к ножкам. Самое поганое, что я только минуты через три обрел полный контроль над телом, но уже не дернешься. До этого был как деревянный. Бородач же посмотрел эдак довольно, словно любуясь.

– Погоди немного, потом и к спинке примотаю. Да ладно, ты не дергайся. Не скажу, что больно не будет. Больно будет, и будет охрененно больно! Видишь, как бывает. Ну, хоть помычи что-нибудь? Последняя просьба там или еще какое пожелание?

Вот ведь тварюга, еще и глумилась.

Тот взял с кровати в руки мой же «ПБ», или не мой, но «ПБ». Сука.

Затем медленно убрал пистолет в кобуру на бедре. Покопавшись в карманах, достал небольшой цифровой фотоаппарат и принялся выбирать место, куда его пристроить, я же лихорадочно просчитывал свои варианты. И все они не внушали оптимизма от слова «совсем». Бородач же тихонько насвистывал какую-то незнакомую мелодию, выбирая лучший ракурс.

Вот что делать?

И что я могу?

Упасть на стуле?

А какой в этом смысл?

У него пистолет и, возможно, не один, нож и, скорее всего, автомат. Ножки же стула вряд ли от такого финта подломятся, да и стоял он практически вплотную к стене. Завалиться на бок? И опять те еще варианты… Должен, должен быть выход!

Его не могло не быть, главное, не сдаваться.

* * *

Грязная клетка, рядом во второй находился соотечественник – Серега Махров. Как он сюда угодил и чем не понравился новой власти, неизвестно.

А на наших глазах разделывали, будто на конвейере, людей. Белых и черных. Боялся Серега до жути, не меньше меня. И твердил, твердил одну и ту же мантру, повторял ее раз за разом:

– Никогда, слышишь, никогда не верь, что умрешь! Пусть твою голову уже затолкали в петлю! Не верь! Не верь им, не верь себе! Ты будешь жить, ты… Ты вечен! Никому никогда не верь! Борись, дерись за свою жизнь. До конца, до последнего вздоха, – шептал и шептал он яростно, а этот блеск в глазах…

Он стискивал прутья клетки. И говорил, говорил, говорил, сука!

– Баба продаст и предаст, с детьми так же. Но сам-то себя не продавай. Не продавай! Не хорони! Ты понял?! У тебя есть только ты!.. Держись, брат. Борись. Не верь. Не верь…

Первые сутки хотелось его убить, на вторые уже повторял за ним. Про себя. И так же стискивал кулаки. Сжимал их и верил. И когда Серегу, будто свинью, разделывал вполне интеллигентного вида негр в очках с золотой оправой, тот твердил, говорил, вопил, орал одно:

– Смерти нет… Не верь!

Иногда все переходило в дикие, отчаянные, почти звериные вопли: «Не верь!»

Затем его, бешено вращающего одним глазом, второй вырезали и кинули в ведро с парашей, потащили к канаве. Сторонники новой власти думали, что все у них пройдет по плану – с гиканьем и обезьяньими ужимками постреляют по живой мишени вволю. Расслабились. И этот худой коротышка – метр с кепкой, шкет, напрыгнул на здоровенную двухметровую образину. Как-то ее повалил, оказался сверху. Кусался и рычал по-звериному, а затем бил прижженной культей, разбрызгивая в стороны свою же кровь, мешая ее с вполне красной африканца. Кисть Махрову, с вполне задумчивым и даже эдаким профессорско-исследовательским выражением на интеллигентной морде, отрезал ржавой ножовкой наш доктор Хаос.

Накуренный командир этого зоопарка хохотал до колик, колотил ручищами по коленям, ему вторили бойцы, и одному лишь угодившему под обреченного было не до смеха – дерьмо в штанах мешало. Обгадился, бедолага.

За хорошее зрелище и доставленные лузлы Серегу бросили обратно в клетку, даже оказали неотложную медицинскую помощь, кинув, будто кость собаке, пару перевязочных пакетов.

Уже часа через три тот бился в горячке и шептал, шептал, шептал:

– Никогда, никогда, слышишь, не сдавайся. Парень, нельзя! Не верь в смерть! Пусть она дышит тебе уже в лицо! Не верь! Борись, борись…

Он выжил. Без руки, без глаза, продержался целых пять дней в условиях полной антисанитарии. Потом, когда немного подлечился, пошел убивать. Одноруким детей пугали. А так смотришь на него – соплей можно перешибить, но дух… дух. И изрядная доля даже не сумасшествия, а некой отвязной и очень заразительной отмороженной дебильности. Но все же…

Из произошедшего я вынес немало уроков. Один из главных – только от твоего настроя зависит твое же выживание.

Сдался – все.

Потерял веру – все.

И никто тебе не поможет, только ты сам!

Всегда нужно искать варианты. И я искал, сейчас искал. А ощущение обреченности начало волнами накатывать на разум. Меня же этот урод, олень, шушера будет на куски кромсать! Стоп! Ощущения схожие, как тогда в вертолете и позже, когда удирал от элитного монстра. Есть!

Вот оно, это чувство!

Точно!

Главное было – отделить!

Обвел комнату совершенно другим взглядом, я могу, да, черт возьми, я могу переместиться в любую точку по своему желанию. Дальше комнаты – нет, а вот в ее пределах – куда угодно. Только перенос произойдет, уверен на девяносто процентов, вместе со стулом. От пут я не избавлюсь. Смысл? Время потянуть? Если только совсем выхода не останется…

И что делать?

Ну, вон в тот угол рядом с окном, и… Что дальше?.. Может, кто-нибудь поможет, увидев колышущиеся занавески? Ага, ага. Так я только оттяну свой конец. Сука, если бы не руки и ноги в путах, переместился бы за спину ублюдку, взял шею в захват… И свернул бы ее, как кутенку.

Но лучше чуть придушил бы, а потом показал бы, чему я научился в негритянских застенках. Он банальными яйцами не отделался бы… Я кромсал бы и резал, резал бы и кромсал. И с огоньком! С другой стороны, а можно ли злиться на автомат? На пистолет? На скальпель? На нож? Он инструмент! Всего лишь поганый долбаный инструмент, пусть и с зачатками мозгов, тупая пила, которой маньяк отпиливает голову. Имя же реальной твари – Вилена!

Шарил глазами по комнате, ища выход. Тем временем убийца таки определил, откуда будет лучший ракурс для фотоаппарата, не спеша принялся устанавливать аппаратуру. Времени практически не оставалось. Сейчас закончит подготовительные процедуры, и тогда конец! Дальше останется только терпеть и подыхать.