говорили о разнице между тем, что известно руководству компании и тем, что могут знать о ней инвестиционные управляющие. В данном случае речь идет о разнице между тем, что знает руководство компании, и тем, что известно регулятору. Наиболее разительные примеры такой асимметрии дают финансовые рынки — это различия в степени осведомленности регулирующих органов и самих банков, — но проблема имеет более общий характер. Частная компания намного лучше знает уровень своих затрат и особенности своего рынка, чем когда-либо может рассчитывать узнать регулирующий орган, так что проблема никогда не может быть снята полностью.

Возможно, самое эффективное решение этой проблемы регулирования — это использование оптимальных ценовых «прикидок» в сфере ценового контроля в сочетании с искусственным конкурентным режимом в форме продажи монопольных прав на аукционе. Примером удачного применения механизма продажи прав на аукционе может служить продажа британским правительством прав на использование радиочастот для 3G-сетей мобильной телефонии. Первоначально британское казначейство попыталось установить разумную цену этого сетевого сервиса исходя из имеющихся данных о его возможной прибыльности, выбрав ориентировочную цену в 2 миллиарда фунтов стерлингов. К счастью, экономисты-теоретики сумели убедить казначейство в том, что асимметричность информации может быть настолько велика, что этот прогноз окажется крайне неточным, и оно решило организовать аукцион по продаже прав на использование частот. Реализованная цена составила 20 миллиардов фунтов стерлингов. Понятно, что, какова бы ни была стоимость лицензии — 2 миллиарда или 20 миллиардов, — победитель аукциона выжимал бы деньги из клиентов в максимально возможной степени, но в этом случае то, что платили потребители в форме монопольной цены, удавалось уловить в виде внепланового бюджетного дохода.

Ограничителем здесь оказывается степень доверия к обещаниям государства. Участвуя в подобных аукционах, частные компании могут совершать ошибки, пусть и не столь серьезные, как государство (ведь они располагают намного более достоверной информацией). Если компания переплачивает, ее прибыль может пострадать, и в самом крайнем случае ее договорные обязательства оказываются невыполненными вследствие банкротства. Компания готова идти на такой риск при неблагоприятном исходе только в том случае, если ему соответствует перспектива получения дохода при благоприятном исходе. Более того, если все компании ошибаются в оценке реальной будущей прибыли, недооценивая ее, победитель конкурса уплачивает слишком низкую сумму[101]. Но политики принимают свои решения в узком временнóм горизонте, зависящем от избирательного цикла, и если возникает впечатление, что компания, выигравшая контракт и ставшая оператором той или иной коммунальной монополии, зарабатывает слишком много, возникает соблазн отменить решение регулятора. Чем больше опасения компаний по поводу вероятности такого вмешательства, тем меньшие суммы они готовы уплатить в ходе аукциона, а чем выше прибыль, которую получает победитель, тем вероятнее политическое вмешательство… Недоверие рождает порочный круг.

Если бы это была единственная проблема, ее можно было бы решить таким сокращением сроков действия договоров, чтобы они соответствовали размерности политических циклов; договор начинался и заканчивался бы в межвыборный период, и это минимизировало бы влияние будущих выборов. Но хищническое ценообразование — это не единственная особенность поведения частных предприятий, которая здесь имеет значение. Обеспечение долгосрочной устойчивости коммунальной службы — например, предприятия водо- или энергоснабжения — требует реинвестирования значительной части его прибыли. Однако чем короче срок контракта, тем менее вероятно, что предприятие будет склонно идти на общественно оправданные инвестиции. Государство, конечно, может пытаться регулировать инвестиционный процесс, но это требует еще более точной информации, чем регулирование цен: ожидать от регулятора глубокого понимания того, какие инвестиции целесообразны или сколько они могут стоить, нереалистично. Регулирование имеет свои пределы. Применительно к глобальным цифровым сетям проблемы регулирования оказываются во много раз сложнее. Такое регулирование часто должно быть глобальным, между тем инструменты регулирования в подавляющем большинстве случаев остаются в руках национальных государств. Международное сотрудничество осложняется и тем, что огромное большинство цифровых компаний базируется в США, и поэтому позиция американского правительства является в лучшем случае двойственной. Вот что пишет юрист Гари Рэбак, специалист по вопросам антимонопольного законодательства:

Удастся ли когда-нибудь Европейскому союзу добиться успеха в ограничении влияния господствующих американских технологических компаний средствами антимонопольного законодательства? Нет... Его робкие попытки обеспечивать соблюдение антимонопольных норм никогда не принесут реальных результатов.

Более того, компаниям США легко будет изобразить любые меры, которые окажутся реально эффективными, как антиамериканские. Правила не работают.

Ввиду всех этих неустранимых проблем регулирования деятельности частных компаний популярной альтернативой им становится сегодня государственная собственность.

Государственная собственность

Сегодня уровень недовольства британского населения работой регулируемых частных коммунальных предприятий велик настолько, что значительное его большинство выступает за национализацию железнодорожного транспорта, водоснабжения и электроэнергетики. Это довольно парадоксальный итог, учитывая, что изначально все коммунальные предприятия были государственными монополиями, и причиной их превращения в коммерческие компании было именно недовольство населения качеством их работы. Однако это превращение произошло еще за десять лет до падения Берлинской стены, и за это время память людей о минусах государственной собственности успела поистереться. При режиме государственной собственности типичным явлением был «захват» коммунальных предприятий персоналом, вследствие чего очень часто случались забастовки, а также занижение цен на коммунальные услуги по политическим мотивам, вызывавшее инвестиционный голод. Сегодня обсуждение этой проблемы свелось к идеологическим спорам. Забавно при этом, что левые выступают за национализацию некоторых отраслей, но против воспитания национального чувства, правые — за воспитание национального чувства, но против национализации каких-либо отраслей.

На деле одни отрасли управлялись частными регулируемыми компаниями лучше, другие — хуже, и эти различия соответствуют широкому разбросу в степени асимметричности информации. Ряд обоснованных количественных показателей показывает, что частная собственность больше подходит для железнодорожного транспорта и меньше — для предприятий водоснабжения. Самым убедительным доказательством того, что железные дороги лучше работают, когда ими управляют частные компании, служит активность их использования: как бы люди ни ворчали, они «голосуют ногами». В течение всего периода нахождения компаний железнодорожного транспорта в государственной собственности и до момента их приватизации в 1998 году активность их использования населением ежегодно снижалась, а с этого момента начала быстро расти. О том, что этот режим меньше подходит для водоснабжения, говорит прежде всего очень высокая доля прибыли частных компаний этой отрасли, идущая на уплату дивидендов.

Какую же систему применить?

Таким образом, и государственное регулирование, и государственная собственность имеют очень серьезные недостатки. Но может быть есть еще какие-то подходы, которые мы пока не приняли во внимание? Вот три таких подхода.

Налогообложение

В тех отраслях, где бóльшие масштабы операций естественным образом означают более высокую производительность и прибыльность, чрезвычайный доход, обусловленный масштабом операций, становится разновидностью «экономической ренты». Такой рентный доход — важное понятие экономической науки,