— Но я же мою руки. За сегодняшний день в уборной была раз шестьдесят. — Она выпрямляется, и холодный компресс соскальзывает, открывая второй зараженный глаз. Этот еще хуже. Он так вспух и раздулся, что едва может различить мое неодобрение. — Я уже подумывала принести туда стул и карандаши и устроиться работать возле раковины.

— Тогда тебе надо было остаться дома, — говорю я рассудительно. — К концу недели ты можешь заразить человек десять. И как тогда ты будешь себя чувствовать?

— Я не могу себе позволить пропустить работу. Ты же это знаешь.

Это правда. Когда работаешь по договорам, никто не защитит тебя от тебя самой. Социальная сеть защиты отсутствует, так что болеть дома себе можно позволить разве что уж совсем при какой-нибудь скарлатине.

— Я надеюсь, ты хоть к врачу обратилась. — Вижу, что она уже обдумала эту идею и отказалась от нее. — Майя! — говорю я, переживая из-за десятка журнальных редакторов, у которых скоро покраснеют и вспухнут веки.

Она зло смотрит на меня своими дьявольскими глазами.

— Я поискала информацию в Интернете. Само пройдет.

— Правда? — говорю я с сомнением.

— Да. Это вирусная инфекция.

— И надолго это?

Она рассеянно играет с бахромой на чехле своими заразными пальцами, и теперь придется либо выстирать подушку, либо сжечь.

— Всего четыре недели, — бормочет она.

Я представляю себе, как Майя четыре недели бродит по Манхэттену, напоминая монстра из дешевого ужастика, и смеюсь.

— Позвони врачу. Лучше сразу с этим разобраться. — Майе не хочется вызывать врача, ее медицинская страховка не распространяется на обычные болезни и травмы. Другое дело, если у нее лопнет аппендикс, откажут почки или она порвет связку, катаясь на лыжах. — Одно посещение обойдется тебе в сотню долларов. Сотня долларов за облегчение страданий — не так уж много. К тому же это твой долг перед коллегами.

Моя подруга что-то бурчит — разобрать невозможно. Я было собираюсь пододвинуться поближе, но не хочу рисковать, касаться вещей, которые она потрогала.

— Что-что?

— Мои коллеги! Ха! — гневно говорит она. — Подумай как следует. Я не знаю, где я это подцепила. Я только в офисе и была.

Майя не права. Сегодня вторник, и она вполне могла заразиться в выходные, хочу заметить я. Но Майя не принимает замечаний.

— Точно, там и заразилась. Наверняка там. Ты так заботишься о том, чтобы спасти от меня моих коллег, а я наверняка от них же и заразилась. Да, точно, так оно и было. — Она начинает расходиться. — У одной из редакторов конъюнктивит, и вместо того чтобы мыть руки, не трогать глаза и обратиться к врачу, она передает его дальше, без всякого уважения к человеческой жизни. Завтра пойду найду виновницу, и тогда… — Майя замолкает, на ее лице смущение. — А странно.

— Что?

— Я и не знала, что так легко поддаюсь власти толпы.

— Толпы из одного человека, — отмечаю я.

— Да, но если я сама себя могу так завести, то представь, как легко это удастся страстному оратору и десятку сердитых босоногих крестьян с косами. — Она выглядит встревоженно, будто только что поняла, что первая зажгла бы костер в Салеме.

— Что за глупости.

— Вот как? — Она пытается иронически приподнять бровь, но мешает конъюнктивит. Из глаза падает густая капля слизи.

— Поверить не могу, что никто не заметил. Завкорректорской или ответственный редактор должны были отослать тебя домой.

Майя пожимает плечами.

— Я работаю среди чужаков. Никто на меня не смотрит. Половина из них даже не знает моего имени, хотя оно написано на каждом листке бумаги, который я передаю дальше. Они стоят у меня за спиной и говорят «Эй», пока я не обернусь.

— Но у тебя странно красные глаза.

— В очках это не так заметно. — Она надевает очки и показывает мне.

Разница минимальна. Как между Суперменом и Кларком Кентом.

— Как они могут этого не заметить?

— Виг, я могла бы прийти с рогами и горбом, и никто бы не заметил. Я работаю среди чужаков, — говорит она мудрым и усталым тоном деревенского шамана.

Петер ван Кессель высок и худ, он нависает над всеми вокруг. Он как собор Саграда Фамилиа над Барселоной — сразу чувствуешь себя двухэтажным особнячком. Лицо худое, щеки впалые, но он красив. У него темно-карие глаза, спокойный, почти немигающий взгляд и аккуратная вандейковская бородка, будто он не может обходиться без родины на подбородке.

— Вот над чем я сейчас работаю, — говорит он, показывая мне несколько набросков со своими фирменными рюшечками. Я понятия не имею, как звучит голландский акцент, но он говорит вообще без акцента, как канадец, только еще и без привычки добавлять «э» в конце фразы.

Интервью с ван Кесселем оказалось очень легко устроить. Джеки не хотела разговаривать с матерью, она дала мне все ее координаты — домашние, рабочие, номер мобильника — и предоставила устраивать все самой. Мне это на руку — выкинуть лишнее звено из цепочки, особенно такое навязчивое, как Джеки. Мадам Гилберт была рада помочь и позвонила своему другу Хансу. Потом друг Ханс позвонил мне, явно в восторге от шанса попасть в «Модницу» — видать, никогда ее не читал, — и охотно назначил встречу.

Теперь этот Ханс стоит у меня за плечом и подчеркивает блестящие детали моделей ван Кесселя — сам создатель стесняется это делать то ли из скромности, то ли из боязни показаться нескромным. В комнате еще два человека — Дези Конран, маленькая женщина с ловкими пальцами, которая быстро шьет юбку, и жена ван Кесселя.

Мы в подвале многоквартирного дома на Нижнем Ист-Сайде. Напротив, через улицу, музей быта, где можно посмотреть на крошечные комнатушки, в которых в начале прошлого века жила семья из десяти человек. За сто лет изменилось не так уж и много. Этот подвал немногим просторнее, и, хотя официально здесь живут только ван Кессель с женой, надо добавить к ним Дези, Ханса и семь пластмассовых манекенов. В итоге очень тесно.

После того как мы несколько часов подряд рассматривали ткани, рисунки, швы и его идеи по поводу следующей коллекции, я предлагаю подняться на поверхность и поесть, В подвале жарковато, пот скапливается у ключиц и стекает к пояснице.

Петер выбирает ресторан неподалеку, что-то вроде столовки, которая всегда забита по вечерам и в выходные. Но жарким августовским днем в три часа все кабинки пусты, и хозяин с рассеянной улыбкой находит нам места. Где-то звучит довольно громкая музыка техно.

— Если следующий показ пройдет хорошо, нам понадобится финансовая поддержка, — говорит Ханс после того, как мы выбрали еду, — но это должен быть кто-то, кому мы все доверяем, кто не будет использовать ткани низкого качества и позволит Петеру осуществлять творческий контроль.