– Тю, деревня, – расхохотался пузатый купчина, – на ворота шапку ломает, будто тот баран.

И пошёл вдоль торговых рядов, прицениваясь к заморским товарам.

Великий князь подождал, пока холопы расстегнут бронзовую львиную морду запонки и снимут шитое серебром повседневное корзно. Сел на резное, фряжской работы, кресло, кивнул:

– Ну, чего там?

Боярин заторопился:

– Воевода доложил: не стала залесская мордва биться. Князь их мехами поклонился да сказал: впредь дань вдвое готов платить, просит милости твоей и покровительства.

– Вот и хорошо, и славно, – улыбнулся Юрий Всеволодович, – лучшая битва – это та, что выиграна бескровно, меч из ножен не вынимая.

Огладил пальцами аккуратную русую бороду с первыми нитями седины: сверкнул зелёным лучом крупный смарагд на перстне. Спросил:

– От Дмитрия Тимофеевича есть известия? Едет к нам?

– Нет, великий князь, – виновато ответил боярин, – может, ещё раз гонца послать? Вдруг не понял?

Юрий Всеволодович помрачнел, заиграл желваками. Буркнул:

– Всё он понял, гордец добришский. Ну ничего, подождём. Дольше будет упрямиться – дороже заплатит. Если всё у тебя, так ступай.

– Там к тебе, Юрий Игоревич, брат Ингваря Рязанского, просится.

– И чего ему надо, голытьбе?

– Не знаю, великий князь. Прогнать?

– Ладно уж, зови.

Тёзка выглядел не особо представительно: оторочка плаща меховая, да вытертая, сквозь позолоту на бляхах пояса предательски просвечивает медь. Развелось их, князей-изгоев, что рыбы в Клязьме, уделов на всех не хватает. Вот и бродят, неприкаянные да голодные, ищут, к какому щедрому родственнику в приживалы приткнуться.

– Чего хотел, Юрий Игоревич?

Рязанец мялся, поглядывал на лавку.

– Садись, – благосклонно кивнул, – говори уже, а то дел у меня много.

– Оно конечно, – шмыгнул тёзка, – у великого князя и дела такие же. Вот, пришёл поблагодарить за доброту твою. Не забуду, как ты меня из плена-то выпустил, как только батюшка твой преставился, а ты стол княжеский занял.

– Да это когда было, – усмехнулся Юрий Всеволодович, – пятнадцать лет, чай, прошло.

– Семнадцать, – быстро сказал рязанец, – вели гридню моему войти, у него ларец с подарком.

– Пускай.

Гридень был под стать хозяину: кособокий, шмыгливый, в коротенькой, не по росту, кольчуге.

Юрий Всеволодович открыл облупленный ларец, лениво поблагодарил (отметив про себя, что зеркальцо-то франкское с изъяном – у ручки завиток отколот; а кинжал не булатный – подделка).

Рязанец шикнул на гридня: тот неуклюже поклонился и боком поковылял из горницы, зацепив ножнами дверной косяк.

– Вот, великий князь, помня твою доброту, думаю: может, поможешь сироте ещё раз?

– Как я могу сиротству твоему помочь? – поднял брови Юрий Всеволодович. – Отца да мать твоих воскресить я не в силах, волшбой не владею. Да и жгут их на кострах, волхвов этих, и правильно делают.

Юрий Игоревич натужно захихикал, жмурясь – вот, мол, какой затейник великий князь! И шутит так, что животик надорвёшь. Вытер якобы выступившие от смеха слёзы, продолжил:

– Про другое сиротство я. Так ведь без удела и маюсь. Христом богом прошу: помоги, Юрий Всеволодович, занять хоть какой стол, пусть самый завалящий. А я уж отслужу.

– Так ко мне чего пришёл? Брата своего проси, Ингваря. У него рязанская земля обширная. Вон как нос задирает, всё в соперники мне набивается.

– Да какой он тебе соперник, великий князь! – закричал тёзка. – Куда ему против тебя. Глуп и жаден братец мой. Я ему говорю: ну ладно, Муром не прошу, так хоть Пронск уступи. А он смеётся: мол, предки наши княжеские столы не выпрашивали, а с мечом брали.

Юрий Всеволодович, собравшийся уже выгонять попрошайку, внезапно передумал. Пожевал губами и сказал:

– А ведь верно, с мечом. Знаешь город такой, Добриш?

– Как не знать, – рязанец поморщился, – там Дмитрий правит. Обманом стол занял. Кровь-то у него чья? Бродяга безродный, а не Рюрикович. Где такое видано, чтобы удел доставался приёмному сыну? Будто ни старшинства нет, ни лествицы.

– Верно, верно, – довольно кивал великий князь, – мудрые вещи говоришь, тёзка. Так вот, коли власть Дмитрия не по закону, так и город у него отнять силой – дело правильное и справедливое, так?

Рязанец скривился, будто пригоршню клюквы разжевал:

– Да как тут отнимешь? Дмитрий – полководец знаменитый, в военном деле искушённый. На Калке отличился, потом самого лучшего татарского воеводу бил, как его там. Сабантуя! А у меня ни войска, ни заслуг. Говорю же – сирота я, эх!

Слёзы потекли по щекам Юрия Игоревича, и в этот раз были они искренними.

Великий князь подошёл, наклонился к гостю, заговорил доверительно:

– Была бы воля – будет и дружина. Помогу тебе, тёзка, дело по справедливости решить. Ты, главное, меня не подведи.

– Правда? – обрадовался рязанец и попытался поцеловать Юрия Всеволодовича прямо в гигантский смарагд на пальце. – И когда?

– Не торопись, тёзка. Придёт день. Время – оно ведь такое: то застрянет, как муха в меду, а то несётся, словно степной пожар.

Август 1229 г., Дешт-и-Кыпчак

Время застыло, как рыба, вмёрзшая в лёд степной речушки, и не было конца этой жути: вот стрела с железным наконечником пробивает кольчугу гридня, и он валится навзничь; вот кричит что-то Жук, дёргая клинок из ножен; вот хрипит рассёдланная кобыла, встаёт на дыбы, получив две стрелы в круп. И медленно, едва-едва, вытекает кровь из разорванной щеки Хоря.

А потом наваждение кончилось, и закрутилось. Дмитрий кричал:

– Сесть! Всем на землю, не отсвечивайте.

Сам на карачках добрался до сваленной в кучу амуниции, вытащил свой меч, потом нащупал саадак, бросил Анри.

Хорь отмахнулся от охающего Смороды с тряпицей в руке:

– Отстань, боярин. Чего пристал с этой кровью – небось, вся не вытечет.

Встал на колено, пустил стрелу, потом вторую: нападающие под холмом были как на ладони, выцеливать – одно удовольствие. И хотя всадники не останавливались ни на миг, выстрелы Анри, бродника и Жука быстро нашли первые жертвы.

Монголы беспрерывно вопили, то ли пугая врагов, то ли подбадривая себя; отскакивали от подножия и вновь налетали, устроив бешеную карусель и стреляя, встав на стременах, но теперь их пальба была безрезультатной: бойцы Дмитрия береглись, часто меняли позицию, не давая атакующим прицелиться. Сам князь лишь бессильно сжимал рукоять меча: так и не смог овладеть луком в нужной мере, а колчаны пустели стремительно, и каждый оперённый снаряд был на вес золота.