– …почему нас нет ни в Сенате, ни в мэрии? – как эхо, доносится из президиума.

– Как «там» обожали заседать – так обожают и здесь! – шепчет Генис. – Ну все, я пошел на работу! Ты со мной?

– Ну почему же? Я остаюсь. Мне интересно.

– Да? – Генис поражен. – Но до нас ты, надеюсь, доберешься?

– Ну почему обязательно до вас? Постараюсь, но не обещаю.

Генис, тревожно озираясь, уходит. Но не выволакивать же ему меня с Русского конгресса? Удивлен! А я, кажется, «на ноги встаю»!

Но чему тут особенно удивляться? Просто я пошел по социально-общественной лестнице резко вверх. Не все же мне быть выбрасываемым темнокожими водителями из автобуса?

Я внимательно, не сводя глаз, выслушиваю доклады, восторженно аплодирую – и члены Конгресса поглядывают на меня уже с интересом и одобрением: появился новый – энергичный, деятельный – член! Стремительная карьера, не так ли?

На банкете ко мне подходит типичный «русский богатырь» – русая бородка, голубые глаза.

– Мне кажется, мы где-то встречались… В Питере, в Купчино? – вспоминает он.

– Точно!

Неторопливо идем с ним через Центральный парк. Вечерняя прохлада – и даже пахнут цветы. Проходим арку в невысокой насыпи – сколько раз тут проходили герои фильмов из разных веков.

– Наконец-то я нормально иду по этому городу – и не чувствую напряжения! – замечаю я.

– В этом районе, – он повел рукой, – живут только очень богатые люди. И почти никто из них не пользуется автомобилем. Поэтому тут спокойно.

– Без автомобиля? А в чем же их… радости?

– Но не в «пробках» же? Поэтому у нас как бы добровольное соглашение: на «керосинках» наших тут не дымить. Люди тут умные – находят общий язык.

У дальней ограды парка, уже в сумерках, он показывает мне среди кустов мраморную площадку, в нее впечатаны отполированные бронзовые звезды.

– Это в честь «Битлз»!

– Почему здесь?

Мы выходим на тротуар. Перед нами высокий дом, в стиле средневекового замка.

– «Дакота»! – произносит он.

– «Дакота»? Что-то знакомое.

– Так называется этот дом. Тут вот, в подъезде, убили Леннона.

– А!

Молча постояв, уходим.

– А вот это, – он останавливается на тихом, узком перекрестке, – мой дом.

Невысокий по здешним меркам дом с зеркальными стенами. В нем отражается кажущаяся крохотной старинная католическая церквушка напротив.

– Не понимаю! – удивляюсь. – Это какой век?

– Шестнадцатый… Из Франции сюда привезли.

Ну теперь понятно примерно, в чем их житейские радости. Любуемся. Солнце садится. Да, вряд ли я заночую среди этой красоты. Но тревоги как-то не чувствую, лишь комфорт.

– Этот район к западу от парка – Вест – считается наиболее респектабельным. Может, пойдем пошатаемся? – вдруг предлагает он. – Редко так удается!

– С удовольствием!

Мы приходим на узенькую улочку, сплошь состоящую из баров. Шум, но какой-то приятный, не дикий. Как-то уже завязло в голове, что нью-йоркские увеселения обязательно грязные, в диком районе. А здесь – весьма приличная публика, великолепно одетая, но – веселая. Люди в возрасте – но прекрасно сохранившиеся, и женщины – ого!

– Это наше место знакомств, – поясняет он. – Не то что какой-то бордель с его унылыми обязанностями – все исключительно по желанию и под настроение! Называются такие заведения – «мит-бар». Тут двойной смысл. И «митинг», встреча. И «мит» – мясо. Но все очень прилично. Босота не заходит сюда!

– Да-а. В такое местечко я б сходил.

– Нет, – подумав, говорит он. – Не успеваем!

Такое родное, такое ленинградское выражение!

– Просто я хотел бы вас в гости пригласить!

– Можно! – восклицаю я.

Мы заходим в «зеркальный дом» – и сразу упираемся в узкий лифт.

– Тесновато… но тут мало кто ездит, – поясняет он.

Мы взлетаем наверх – и выходим на крохотную площадку, устеленную бархатом. Всего две двери на ней.

– Тут еще, кроме меня, живет одна голливудская звезда. Но появляется крайне редко. Тогда забегает… за солью.

Дверь открывается прямо в зимний сад. Стеклянные стены, цветущие тропики. Далеко внизу – та церквушка.

– Прошу! – Мы усаживаемся в кресла. – Когда-то я строил наше Купчино. Потом приехал сюда. Вдруг оказалось, что наши технологии не так уж плохи. Но сначала было…

Он открывает огромный холодильник в углу и вынимает абсолютно нашу, российскую трехлитровую пузатую банку с какой-то прозрачной жидкостью.

Наливает полстакана, протягивает мне. Нюхаю.

– Так это же спирт «Рояль»! – восклицаю я.

До боли знакомо! Без него все бы мы засохли – когда у нас вдруг образовался алкогольный дефицит.

– Случайно с другом надумали, – поясняет он. – В Россию его гнать. И пошло!

– Да-а!

Восхищен. Говорю:

– Благодаря этому спирту наше отношение к Америке смягчилось. Теща отличную хреновуху делала! А жена – кофейный ликер, для изысканных вечеров. Появился «Рояль» вдруг у нас, как ясно солнышко – в пластмассовых бутылках, с красивой наклейкой, с коронами – и все мы сразу «роялистами» стали!

– Это мы с другом и придумали! – улыбается он. – Но в этот район я уж не на спирте въехал, – мягко улыбается он. – Тут другое котируется! Но привязанность осталась. Для себя. И для ближайших друзей!

Чокаемся.

– Польщен! А сюда на чем «въехал», если не секрет?

– …Гидроабразивная резка! Слыхал? Вода под высоким давлением, из узких сопел, с примесью режущего абразива… Ну типа песка. Еще в Купчино с другом разработали. Очень пригодились пожарные сопла с наших подводных лодок, которые тогда как раз списывали. Так совпало… В Линкольн-центре были? Еще нет? Там каменные узоры. Мои!

Голос хозяина доносится все более глухо. Временами слышу звонкое касание банки о края стакана. Банку просвечивает луч. Восход? Как рано тут у них! Стеклянные стены затуманиваются… Неужели от нашего дыхания? Поднимается солнце. Банка, стоящая на стеклянном столике, пронизана желтыми лучами, тоже запотевает, стекают капли. Сладкая нега плавно перетекает в сон. Но – короткий.

– Нам пора! – Голос хозяина.

– А сколько по-здешнему? – поднимаю голову.

– Шесть утра.

– Самое время! – Бодро встаю.

В запотевшей банке еще осталось. Непроизвольно тянусь.

– Ну если мы выйдем с ней – не поймут! – улыбается хозяин.