Вот только, только, только… Мои рассуждения были бы справедливыми, если бы Церковь представляла собой организацию, похожую на Ротари-клуб или на «Миланскую семью»[269]. На самом деле по влиянию на государственное образование, по влиянию на национальную политику, по тому, что она до сих пор является нравственным ориентиром, Церковь представляет собой частную организацию. Все, что она навязывает верующим, сразу становится частью общественного мнения. Поэтому есть все основания обсуждать решения Церкви и беспокоиться из-за них. Но мне не кажется, что можно повлиять на ее решения, пытаясь объяснить Церкви, что подавляющий сексуальность человек не найдет своего места в жизни или что нет ничего нежнее и честнее, чем восемнадцатилетние юноша и девушка, которые, прежде чем задуматься о браке, решают «познать» друг друга. Самое большее можно проводить воспитательную работу с родителями, чтобы они поняли, что католическая сексуальная этика вредит физическому и психическому здоровью, а также порядку в обществе. Родители должны запретить детям общаться со столь опасными воспитателями или, по крайней мере, посоветовать им общаться с католическими еретиками. А еще внимательно следить за тем, чтобы законы государства не списывались с законов церковного воспитания. И ничего больше: почему – объясню ниже.

Хотя (сегодня) католическая этика твердит, что не отрицает сладострастия в браке, на самом деле, как доказывает история, ей свойственна сексофобия: прежде всего потому, что до сих пор для оправдания секса его связывают с брачным договором. Сексофобия эта имеет древние корни, она возникла еще до христианства, ее причины может объяснить психоанализ (вся проблема, как однажды сказал Лакан, в том, что между мужчиной и женщиной «не клеится», все всегда не слава богу, как бы сказал Валери, вселенная – лишь недостаток чистоты небытия[270]). Или нужно что-то придумать, чтобы приспособиться к современности, или сразу, чтобы было меньше бед, нужно объявить табу (вызвав новые беды). Евреи были до некоторой степени сексофобами. Но если перечитать Десять заповедей в том виде, в котором они изложены в Книге Исход и разбираются во Второзаконии, они выглядят не совсем так, как толкует их катехизис. Шестая заповедь запрещает супружескую измену, девятая запрещает желать жену ближнего[271]. И то и другое – основы спокойного существования в обществе. Поразительно, конечно, что грех супружеской измены осуждают дважды, в то время как лишь один раз сказано «Не убий», но у Моисея, видимо, были на это свои причины. Однако он не называет разнообразные сексуальные акты (от ласки до совокупления между людьми, не состоящими в браке), которые в христианской традиции объединили под названием «прелюбодеяние». Когда св. Фома Аквинский в попытке дать сексуальной этике природное основание переходит к определению fornicatio simplex[272] (т. е. отношений между двумя свободными людьми), ему непросто собрать вместе не противоречащие друг другу свидетельства, чтобы обоснованно заявить: «Это тоже грех». Он прекрасно понимает, что такие отношения не подразумевают ни кражи, ни несправедливости, как при супружеской измене, поэтому в конце концов заявляет: это нехорошо, потому что (как диктует природная мораль) дети подвергаются опасности расти вне семьи. Однако когда он задается вопросом, является ли поцелуй, ласка, одним словом, сексуальное удовлетворение, которое не приводит к продолжению рода, смертным грехом, ему все же приходится дать утвердительный ответ. Он просто не может не считаться с католической сексофобской традицией.

Среди теологов, обескураженных недавними решениями Церкви, Штефан Пфюртнер, в издательстве Bompiani вышла его книга «Церковь и сексуальность»[273]. К Фоме Аквинскому он относится чересчур снисходительно и почти не говорит об апостоле Павле, которого многие считают образцом христианской сексофобии: от апостола Павла пошло мнение, что лучше всего сохранять девственность (вступать в брак дозволено, только если есть опасность повредиться умом), однако именно он произнес самые проникновенные слова о том, что супруги принадлежат друг другу телом и душой. Пфюртнер полагает, что больше всех виновен в католической сексофобии не апостол Павел, а Блаженный Августин (все сексофобы в молодости чего только не вытворяли, как все, кто клеймит общество потребления, имеют машину, телефон и холодильник). Можно догадаться, почему Блаженный Августин ненавидел секс: он писал в эпоху упадка общества, когда малейшая вольность казалась влиянием Сарданапала; чтобы создать иное общество, он считал необходимым требовать большей сдержанности; наконец, стремление властвовать над страстями – проявление снобизма, свойственного как великим языческим философам, так и стоикам. Эрекция – самый позорный пример жизни тела, которое не подчиняется власти разума, поэтому эрекция – это плохо. Двигаясь в этом направлении, Отцы Церкви соревнуются друг с другом, живописуя брак как тяжелейшую ношу, как трагедию для нищих духом, как не дающий покоя груз для тех, кому недостает подлинной силы духа, как меньшее зло, с которым приходится мириться, чтобы на свет появились высшие люди – те, что выберут целомудрие как уединенное занятие, которому не стоит предаваться некоторое время перед принятием таинств, и т. д. и т. п. К тому же нельзя забывать, что Церковь победила манихейство во всех его разнообразных проявлениях – катаров, альбигойцев, братьев Свободного духа, фратичелли, но оказалось, что манихейство одержало победу там, где этого меньше всего ожидали, – в рыцарской этике, поэзии и в сексуальной этике. Манихейство означает ужас перед телом и материей, а значит, перед плотью и сексуальностью. Забавно, что про многих адептов еретических сект можно сказать: чем сильнее у них развито ощущение «чистоты» и привилегированности, тем вероятнее они позволяют себе безудержные сексуальные забавы (еще лучше, если они носят гомосексуальный характер): в сей диковинной истории верх чистоты совпадает с верхом вседозволенности, что объясняет подпольный сатанизм, проходящий красной линией через историю воздержания.

Поэтому традиция сексофобии регулярно оживает, наибольшего совершенства она достигла в католической педагогике XIX века, которая наряду с самой изощренной иезуитской казуистикой использует весь арсенал вооружений научного позитивизма. Пфюртнер цитирует фразы из авторитетного немецкого учебника, изданного в Италии в 1949 году[274], в котором перечислены приличные (лицо, плечи, руки, спина) и неприличные (гениталии и близлежащие зоны) части тела, а также утверждается: «смертный грех – дотрагиваться до неприличных частей тела (в том числе через одежду) без веских причин и вне брака». Если прикосновения происходят случайно (вы кого-то толкаете в трамвае) или в шутку, это все равно грех, но из тех, что можно простить. Что же касается менее неприличных частей тела, прикосновения относятся к прощаемым грехам, «если они происходят между людьми одного пола, и к смертным грехам, если они происходят между людьми разного пола».