Им сунули в руки шарики, когда они выходили из столовой после последнего завтрака на борту; они, собственно, и есть-то не хотели, слишком встревоженные тем, что могло ожидать их, сына и всех потомков в этой стране, которая, казалось, так много обещала.

— Плохие новости, — выдавила из себя Летти и лишилась чувств, изнуренная путешествием, грохотом оркестра и толпой веселящихся людей. Ингемар подхватил младенца, словно долго упражнялся в этом. Потом долгие десятилетия он будет рассказывать, как спас ребенка от травмы, и гадать, что же произошло с рыжеволосым малюткой и его несчастной матерью.

24

Инджи, причесываясь, провела щеткой по волосам сто раз, в точности, как учила ее мать, завязала их в хвост, натянула майку с рекламой Кейптауна — мечты туриста, шорты-бермуды, красные шерстяные носки и свои ботинки со шнуровкой.

Она проглотила завтрак в кухне Дростди, а служанки суетились вокруг, горя желанием рассказать ей еще что-нибудь. Потом упаковала сандвичи, бутылку воды и термос со сладким чаем в свой рюкзачок и перебросила его через плечо.

Нацепив на нос солнечные очки, а на шею — фотоаппарат, Инджи выплыла в прекрасное утро и пошла сквозь блистательные фруктовые сады, вдоль тихих гравийных дорог Йерсоненда, маленького городка, бывшего на деле собранием небольших приусадебных участков с возделанными полями, фруктовыми садами и домами, расположенными на расстоянии до четырехсот ярдов друг от друга. Старей Дростди стоял наособицу, утонув в деревьях и истории; молчаливо, на окраине городка, повернувшись спиной к открытым равнинам на севере. Его фронтоны, и башенки, и радиоантенна, высоко вздымавшаяся над крышей, как усики гигантского кузнечика, были видны даже с другой стороны города.

Она прошла по дороге, ведущей в Дростди, под огромными старыми соснами, наклонившимися друг к другу ветвями, образуя туннель. Инджи дошла до первых полей, рабочие с любопытством оторвались от мотыг и помахали ей. Она помахала в ответ, представляя, с каким удовольствием они сплетничают: та девчонка из бросающего в дрожь старого Дростди, места, где останавливались многие, потому что это одно из тех немногих мест в Йерсоненде, куда пускают пожить приезжих — но они уже никогда не будут такими, какими были раньше.

Но Инджи всегда тянуло к неизвестному, всегда хотелось бросить вызов: например, посетить Турцию, Марокко и Чили. У нее возникало чувство, что она заигрывает с риском. И путешествовала она налегке, брала с собой одну сумку с самым необходимым: две пары джинсов, легкое платье, майка и пара топиков, свитер, компьютер-ноутбук и принтер, фотоаппарат с набором объективов.

Этим утром Инджи чувствовала себя особенно легко. От благоуханного воздуха раннего утра по коже побежали мурашки, когда она остановилась около места под названием Жирафий Угол. Именно здесь, как ей рассказывали, предок Джонти Джека, английский капитан застрелил когда-то жирафа — тот самый человек, от которого Джонти Джек унаследовал талант. Инджи видела фотографию принца Чарльза, за спиной которого на стене висел рисунок капитана Гёрда — ее вырвали из глянцевого журнала и поместили в витрине небольшой библиотеки между полицейским участком и конторой адвоката Писториуса.

Инджи помедлила немного на углу и решила стороной обойти магазин и кафе, придерживаясь тихих улочек. Она направлялась к Горе Немыслимой. Она хотела подняться до Кейв Горджа и выследить Джонти Джека. А после всех историй, выслушанных ею за выходные в Дростди, Инджи хотелось увидеть пещеру высоко в горах, замурованную камнепадом.

Проходя мимо станции, Инджи припомнила рассказы о том, как Немой Итальяшка прибыл сюда молодым человеком, как миссис Писториус бежала, чтобы укрыться в форде вместе с дочерьми, как Лоренцо Пощечина Дьявола увлекся дочерью адвоката Писториуса.

Выйдя за город, Инджи пересекла тополиную рощу, песчаное русло реки, прошла в ворота гармошкой, отмечавшие границу между городом и Горой Немыслимой. Дорога впереди представляла собой обычную двухполоску, уже знакомую ей: именно по ней Инджи ехала в своем универсале, когда в первый раз навещала Джонти Джека. Насыпь между полосами была широкой и заросшей травой. Дорога вилась между деревьями и, пройдя мимо карьера, где брали камень для последнего отрезка канала стремительной воды, сделалась более крутой. Потом она снова начала петлять вокруг деревьев, а Йерсоненд медленно скрылся из вида.

Здесь начиналась крутизна, а небо, на которое посмотрела Инджи, сияло синевой. Она наткнулась на маленькую антилопу, стремглав кинувшуюся прочь; стрекот цикад оглушал.

А потом, высоко над вершинами деревьев, на фоне коричневых скал, Инджи увидела гигантского змея, дергавшегося на бечевке. Змей был кроваво-красным, он парил во встречных ветрах, дувших над самыми крутыми ущельями горы Немыслимой.

Инджи, задыхаясь, поспешила подняться еще выше — она понимала, что Джонти Джек имеет к этому змею какое-то отношение. И тут что-то выскочило на дорогу перед ней. Что-то, бежавшее, как в испуге. Инджи бросилась напролом через кусты и увидела женщину. Она разглядела толстую красивую косу, изящную шею, фигуру модели, икры молодой женщины с длинными, как у рыбы, мускулами. На миг женщина повернула голову, и на месте лица Инджи ничего не увидела — или она вообразила себе это? Она попыталась догнать женщину, крича:

— Погодите! Погодите! Я не хочу вас обидеть!

Но женщина уже исчезла. Инджи наклонилась и подняла черный шелковый шарф. Он показался ей легким, как пух, и трепетал, словно желая превратиться в воздушного змея, или в бабочку, или в духа. Прижав шарф к щекам и уткнувшись в него носом, Инджи почувствовала запах слез и желание умереть и поняла, что уже узнала об Йерсоненде больше, чем следовало для собственного душевного спокойствия.

— Джонти Джек! — закричала она, теперь тревожно, потому что поднялся ветер, начал трепать сосны, и она боялась идти дальше одна. Внезапно ветер унялся, и змей опустился вниз. Инджи, спотыкаясь, вышла на открытое пространство с той стороны скал, где стоял маленький домишко Джонти Джека, и увидела, как он сматывает бечеву змея и ловит его прежде, чем тот ударился о землю.

Джонти повернулся, и Инджи кинулась ему в объятия, всхлипывая на широкой груди скульптора. Она хотела рассказать ему, что видела женщину без лица, ту самую, которая якобы никогда не покидает своей комнаты в Дростди, но тут же поняла, какие именно слова сорвутся с ее губ: признание в том, что она видела нечто от самой себя, нечто от своего ощущения, что она никому в целом мире не принадлежит.

Джонти не стал расспрашивать ее о причине душевных терзаний, он просто привлек ее к себе и дал возможность выплакаться. Потом отодвинул ее от себя на длину вытянутых рук и сказал:

— Пойдем, я хочу тебе кое-что показать.

Инджи смотрела на Джонти с изумлением. Он казался куда более здравомыслящим, чем во все их предыдущие встречи. Сказать по правде, он казался совсем другим человеком. Его обветшалый фургон был припаркован за домом. Они сели в машину, Джонти повернул ключ зажигания, из выхлопной трубы вырвалось облачко синего маслянистого дыма. Она вспомнила все рассказы в кухне Дростди: огромное имение, унаследованное Джонти после смерти Летти Писториус. Это были еще старые деньги, как говорили тогда, деньги Меерласта Берга, сделанные на продаже страусиных перьев в модные столицы Европы. Джонти поместил их в банк, рассказывали служанки. А жил здесь, наверху, со своими скульптурами, как последний бедняк.