– Иди скорее! – взволнованно прошептал я ей.

И, взяв за руку, повёл показывать лаковый узорный паркет, портьеры из крашеной шерсти, шёлковые занавеси, большую, квадратной формы кровать с алым атласным пологом, дамский столик с зеркалом, пустой, громадный, пахнущий воском шкаф для белья, ковры на стенах, ковры на полу, бюро с бумагой, перьями и склянкой давно засохших чернил, притаившиеся в углах диванчики и оттоманки, торжественный, хотя и не очень большой, стол в гостиной, восемь стульев, задвинутых сиденьями под него, узкую печь, облицованную изразцами, в спальне, а также дверцу из кабинета, ведущую на открытую лестницу вдоль внутренней стены, глядящей во двор.

Взявшись за руки, взволнованно дыша, мы вышли в коридор и осмотрели ещё один такой апартамент, а потом и ещё. Все три были полностью меблированы, и, судя по узости круглой лестницы, мебель изготавливалась и собиралась прямо здесь. Оттого, очевидно, её не забрал последний владелец!

Дальше коридор протекал сквозь высокую арку – и, войдя в эту арку, мы увидели пустой оружейный цейхгауз. Это был верхний этаж восьмиугольной северной башни. В диаметре шагов двадцать пять – тридцать, без потолка, с кровлей шатром, с невероятно мощными балками по кругу кровли, с восемью окнами. На полу здесь был не паркет, а длинный, гладко строганый брус. У стен кое-где стояли планширы с ржавыми копьями и протазанами. Была ещё прилепленная к стене кирпичная коробка, шага три на четыре, очевидно – крюйт-камера, в которой валялся расколотый приклад аркебузы.

– Танцева…

– Танцевальный зал! – одновременно произнесли мы и, взглянув друг другу в глаза, рассмеялись.

О, мы ещё не знали тогда, насколько нужной и важной окажется в скором времени эта лёгкая мысль.

И вот мы вернулись в ближайший к восьмиугольнику апартамент. В спальне здесь было меньше, в сравнении с первым, роскошных тканей. Бегло отметив это, мы вернулись в кабинет. И кабинет был не столь обильно наполнен, как ближний к лестнице. Книг, например, здесь не было вообще. Пустые полки за стеклянными дверцами, и – тук!! – дёрнулся предчувствием азартной охоты удар моего сердца. Любезный читатель! Окинь кабинет как бы моим взором! Дверцы всех остеклённых шкафов были полуоткрыты. А вот два высоких, от пола до потолка, узких шкафа, на двух боках от окна, стояли закрытыми наглухо, как шинель у чиновника в лютую стужу. Дверцы их, набранные из пластин красного дерева, были плотно вдавлены в свои гнёзда.

Тук!!

Массивные накладки из воронёного железа чернели узкими замочными скважинами.

Тук!! Тук!!

Пятнышки закаменевшей пыли предательски указывали, где в спешке было пролито масло, когда торопливо, обильно смазывались замки.

– История повторяется, – сказал я с тем хищным азартом, который хорошо знаком всем кладоискателям.

– Что, милый? – не понимая, но ответно улыбаясь моей улыбке, спросила Эвелин.

– Помнишь наш лагерь на острове Корвин? – сделав голос таинственным, спросил я её.

– Да, милый. Хорошо помню.

– Когда я уплыл после ссоры со Стивом на «Дукат», я вот так же стоял в каюте перед запертым капитанским столом. А потом вдруг просто подошёл к платяному шкафу, заглянул в него и из кармана висевшего там камзола вынул связку ключей. И отпер стол, и нашёл еду и оружие.

Не сговариваясь, мы одновременно медленно перевели взгляды на стоящий в углу чёрный, глухой, с массивной и затейливой инкрустацией платяной шкаф. С осторожной грацией лани, предавшейся неодолимому любопытству, Эвелин подошла к шкафу, взялась за длинную, почти на треть створки вертикальную ручку и, потянув, медленно отвела створку к стене. Тихим шёпотом поприветствовали её хорошо смазанные петли. Она взглянула в шкаф, потом перевела взгляд на меня. Большие бархатные глаза её широко раскрылись. Полуоткрытые губы в один миг обметало жаром. На скулы выпрыгнул и засветился румянец. Подняв руку, она сняла с траверсы и, держа за крючок планки, вытянула на свет плечики с висящим на них камзолом. Добротный, из отличного сукна, парадный когда-то камзол имел, опять же когда-то, золотые или серебряные пуговицы, которые в данный момент были срезаны. Словно пеньки на обновлённой садовой аллее, ровной строчкой топорщились короткие пучки ниток. Я подошёл и, глядя в любимые бархатные глаза-звёзды, так же полуоткрыв губы, запустил обе руки в плотные суконные щели карманов. И увидел, как жена моя, милая, близкая, отражая, как зеркало, моё лицо, плотно сжимает губы, с невыразимым волнением сдвигает домиком бровки…

И медленным движением фокусника я достал и поместил в воздухе перед нашими лицами кольцо с двумя короткими тонкими ключиками.

– О, что же там будет? – прошептала Эвелин, направив лучики своих глаз в красные планширы плотно запертых створок.

– Карбункулы, аметисты, смарагды, – взволнованной скороговоркой сказал я и медленно, тишайше ступая, стал подкрадываться к глядящим на меня весьма недружелюбно шкафам.

За моей спиной звякнул крючок торопливо наброшенных на траверсу плечиков. Эвелин, ступая так же неслышно, – я лишь по жаркому дыханию слышал её, – подошла и остановилась. Я вставил в скважину ключик. Клац… Клац… Ничего. Торопливо поменяв ключ, я повернул…

Щёлк. Скрип. Скри-ип-скрип-скрип-ип…

Дай мне миллион фунтов стерлингов и фору в миллион вариантов, я ни за что не предположил бы увидеть в шкафчике то, что открылось нам с Эвелин.

А ты, любезный читатель, не желаешь ли отложить на секундочку книгу и наскоро погадать – чем может быть заполнен высокий и узкий шкафчик в давно покинутом кабинете замка, проданного потомками трудолюбивых владельцев, возжелавшими голых денег вместо добротных стен, балюстрад, ротонд, альковов, арок, балкончиков, переходов…

Если желаешь, – отводи поскорее глаза и мечтай, потому что я немедленно повествую о том, что увидели в невероятном шкафу Том и Эвелин.

Это было похоже на гипертрофированную клавиатуру фантастического клавесина. Тонкие полочки были устроены так часто, что расстояние между ними образовалось едва ли в пол-локтя. И эти пол-локтя, от правой стенки до левой, плотно набиты почти золотыми, цвета слоновой кости, матово поблёскивающими клавишами – обрезанными за кромками сегментов стволами бамбука. Строго подобранными по длине, покрытыми лаком. И представь, любезный читатель, в какое изумительное панно соткались эти шпалеры вертикально выставленных на полочках кусков бамбука, если каждый из них сверкал наклеенной полоской из цветной, очень яркой бумаги. Красные, синие, зелёные, жёлтые, коричневые, золотистые, фиолетовые, белые ярлычки.

Неуверенно протянув руку, я взял один. Перемычки сегментов плотно закрывали торцы бамбуковых цилиндров. Я качнул в воздухе. Мягкий и весомый шлепок внутри бамбуковой трубки. «Ага».

Секунду подумав, я крепко сжал концы цилиндра и крутнул их в разные стороны. Тихо щёлкнул, лопаясь, цветной ярлычок, и короткий край, выточенный на токарном станке на манер втулки, вышел из основного цилиндра. Я медленно протянул его Эвелин, положил в торопливо подставленную, трогательным ковшичком, на детский манер сложенную ладошку. Развернул плоско свою ладонь, перевернул над нею цилиндр…