О как захотелось в этот миг Хабибу посмотреть, что же это за звон, но позвал Хабиб на помощь свой страх, и победил им любопытство, и не посмотрел.

Затем послышалось, как старуха поставила казан на подставку и разлила по чашкам обед. И невероятное чудо! Точно помнил Хабиб, что кроме воды и полугорсточки проса ничего не было в казане, но растёкся по комнате жирный и томный запах баранины, тушённой с чесноком, баклажаном и перцем, и примешивался к нему ещё волнующий аромат кукурузной похлёбки.

О, как укололо в этот миг Хабиба его любопытство, о, как поманило посмотреть вниз! Но позвал на помощь Хабиб свою осторожность и не посмотрел.

И услыхал Хабиб, что люди внизу стали есть, и никто перед этим не сказал «Во имя Аллаха, Всемилостивого, Милосердного»! И так изумился Хабиб, что повернулся на бок и посмотрел вниз.

И взгляд его принёс к нему видение, исполненное загадок. Не был бы Хабиб так удивлён, если бы колодец во дворе их караван-сарая вместо воды понёс бы в себе мёд. Сидели вокруг столика оборванные бедняки, – и пёс тоже, как человек, – и ели баранину с кукурузной похлёбкой. А разлита была похлёбка в серебряные чаши, украшенные сапфирами (так вот откуда был мелодичный звон!). А баранина разложена была на серебряном блюде с двумя ручками из слоновой кости. А ели сидящие за столом серебряными ложками, у каждой из которых на черенке сверкал драгоценный алый рубин. А потревоженные им монеты так и лежали, вытекшие из узла, и никто этому не удивлялся.

Поспешно укрылся Хабиб на своей балке и задрожал, потому что нашёл сидящих внизу людей необъяснимо опасными.

Так полежал ещё немного Хабиб и услышал, что гости закончили есть и со звоном отодвинули от себя свои чашки. Но никто не произнёс при этом «хвала Аллаху»! Раздался вместо этого звук, очень приятный для слуха, как если бы кто-то несильно ударил в медный гонг. Снова изумление позвало Хабиба посмотреть вниз, и он посмотрел. Все чашки с сапфирами, совершенно чистые, были составлены в стопку, хотя никто из гостей не мыл посуду, а в казане не осталось и капли бараньего жира, и сверкал он красной медью, как новенький.

«В сильную беду я попал, – испуганно подумал Хабиб. – Эти гости занимаются колдовством!»

Замер он на своей балке, и затаил дыхание, и закрыл глаза. И так прошёл час, а потом другой, и не мог Хабиб выбежать к звавшему его и искавшему его во дворе дяде Али, потому что гости не выходили из комнаты.

И прошёл ещё час, и прошёл другой, а гости неподвижно и страшно, словно в сонном забытьи, сидели вокруг стола. И так сильно захотел Хабиб есть, что помыслил утолить голод сыром. Но тут же подумал, что для этого нужно будет привстать, а что будет, когда его услышат или увидят? И, призвав на помощь свой страх, Хабиб усмирил голод.

Так прошёл день и прошёл вечер. Мягким светом осветилась комната: кажется, зажгли свечу внизу на столе.

Мучительно болело всё тело у Хабиба от неподвижного лежания, но не смел он пошевелиться, потому что сильнее боли была опасность. И вот услыхал измученный бедный Хабиб, как дядя Али со стуком закрыл ворота караван-сарая и сказал сам себе: «полночь».

Полночь! В этот миг как будто огненный ветер прошёл по комнате, так что-то вспыхнуло и затрещало! Испуганно выглянул Хабиб за край своей балки, и онемел. Да, было здесь от чего испугаться!

Заполнил комнату чёрный дым, и свет свечи на столе едва просвечивал сквозь этот дым слабым пятнышком. Чёрные клубы медленно становились серыми, поднимались и вылетали через чердачное окно. И вот комната очистилась настолько, что смог разглядеть Хабиб странных гостей, но – о Аллах! – что же сделалось с ними?!

Кожа старухи стала грубой и растрескалась, как кора дерева. Колкая щетина торчала вместо бровей, и белые глаза смотрели безумно.

Грустный и скромный юноша превратился в карлика с лысой макушкой, огромным животом и кривыми ногами.

Но страшнее ужасных гостей изменился их пёс. На передних лапах у него вытянулись совершено человеческие пальцы, а на задних выросли длинные чёрные когти. Пегая шерсть. на загривке отросла и свалялась в косицу, на конце которой задребезжал надтреснутый старый глиняный колокольчик. Пасть раздалась, стала большой, как сундук, и блеснули в ней железные зубы. Раскрытый же глаз его переместился в центр лба и стал единственным оком. И этот невиданный, невероятный собачий циклоп раскрыл пасть и хрипло проговорил:

– Отцепи колокольчик! Отцепи колокольчик!

Тогда старуха взглянула на него белыми своими глазами и ответила:

– Отцеплю, когда закончится твоё рабство!

– Ой мне плохо с ним, ой мне плохо! – заскулил собачий циклоп. – Он мне подкрадываться мешает!

– Как смеешь спорить со мной, раб?! – злобно прошипела старуха.

И, протянув над столом костлявую руку, шлёпнула циклопа между ушей. И казалось – легко шлёпнула, едва коснулась, но тяжело дёрнулась чудовищная голова, и пасть клацнула железными зубами.

Тогда рассмеялся карлик скрипучим смехом и тоже хлопнул по уродливой голове, и снова клацнули зубы. Заскулил тогда циклоп, сжался, положил тяжёлую морду на лапы и смолк.

– Устал я! – заявил карлик старухе. – Так долго идём в этот город!

– Почти пришли! – сладким голосом заговорила старуха. – Завтра уже мы отыщем дом кади Гафура.

– А зачем нам искать дом этого кади? – проскрипел карлик.

– Чтобы встретиться с его служанкой Айгюль, – мечтательно закатила белые глаза оскалившая в улыбке кривые зубы старуха.

– А зачем нам эта Айгюль? – продолжал скрипеть карлик.

– Чтобы ты женился на ней! – раскрыв глаза, зловеще проговорила старуха, и растопыренными пальцами рассекла над столом воздух.

Карлик в недоумении схватился за свой синий, как баклажан, толстый нос и протянул гнусаво:

– Совсем с ума сошла – женить меня на служанке…

– Услышь же страшную тайну! – снова взлетели над столом коричневые скрюченные пальцы. – Узнай же её, о мой красавец Гжамун, ибо это тайна – твоя!

Отпустил тогда свой нос Гжамун, мерзкий карлик, и выпучил на старуху глаза, наполненные жадненьким любопытством.

– Мы придём в дом кади Гафура, – заговорила, негромко завывая, старуха, – и пока не настанет ночь, скажем, что я – его тётка Зейнаб, которую он… хи-хи-хи… уже очень давно не видел и которая… хи-хи- хи… умерла недавно. Мы покажем ему, что у нас есть золото, а что важнее всего для любого кади, если не золото! И пока не настанет ночь, мы укроемся в комнатах. А утром, переждав превращение, мы выйдем, и в этот же день Айгюль станет твой женою, ибо не знает Гафур, что вовсе она не служанка.

Молчал, изнывая от любопытства, Гжамун, и не скулил, зажмурив единственный глаз, собачий циклоп, и, едва дыша, слушал, лёжа на своей балке, Хабиб.

– Тринадцать лет назад – возвысила голос старуха, и зазвенело в её голосе злобное ликованье, – я выкрала маленькую Айгюль из дома её отца в Багдаде!