— Вот как, Джен Брауни? — Брови Дако взмыли вверх, и в Джен выстрелил недовольный взгляд их обладателя. — Значит, тебе нечем со мной поделиться? Значит, гостеприимный хозяин, каким ты меня называла, не может рассчитывать на откровенность своей гостьи?

— Слишком много слов, Дако, — вздохнув, отозвалась Джен. — А ведь говорить-то, и правда, не о чем. Никаких душещипательных историй вроде тех, что рассказывали Пэм и Кристин, со мной не происходило. Никто не обижал меня, никто не причинял мне особенной боли, которую я так и не смогла забыть. У меня было на редкость скучное детство, Дако. Без особенных страданий и особенных радостей. Может быть, тогда я и поняла, что, привязавшись к одному и тому же месту, я буду несчастлива…

— К месту? — недоуменно переспросил ее Дако. — Но мы, кажется, говорили не о доме, а о браке, Джен Брауни.

— Если хочешь, чтобы я ответила на твой вопрос, не перебивай меня, — сердито покосилась на него Джен.

— Малютка брауни сердится?

— Дако, если ты не прекратишь…

— Умолкаю, Джен. Ты говорила о доме…

— Да, о доме, — кивнула Джен. — Брак — это привычка. Привычка жить в одном и том же уютном гнездышке с одним и тем же человеком по одному и тому же расписанию. Моя мать, получившая, между прочим, высшее образование, каждый день твердила, что хочет работать, но так никуда и не устроилась, оправдывая себя тем, что маленькая Джен, которая уже на тот момент вымахала в семнадцатилетнюю девицу, требует много внимания. Каждый день она вставала в семь утра, делала один и тот же завтрак, провожала меня в школу, потом убирала квартиру, готовила обед — к счастью, обеды и ужины были разнообразными, — встречала меня из школы, задавала вопросы, каждый раз одни и те же. Расписание моего отца отличалось от маминого лишь тем, что вместо готовки и уборки он каждый день с девяти до семи — ни минутой меньше, ни минутой больше! — торчал в офисе. Когда у него случался отпуск, мы всей семьей торжественно отправлялись в ежегодную поездку к моей бабушке. Я очень люблю свою бабушку, но мне бы хотелось хоть какого-то разнообразия. Если бы ты сказал, Дако, что мои родители единственные в своем экземпляре, я бы ответила тебе, что перевидала немало таких семей. Есть, конечно, люди, которые пытаются сделать свою жизнь насыщенной за счет ссор, склок, любовников или любовниц. Им кажется, что их жизнь полна впечатлений, но это самообман. Все равно они работают в одном и том же постылом офисе, живут на одном и том же насиженном месте, спят на одной и той же кровати, на которой видят одни и те же сны. Я не говорю о любви, Дако, — немного подумав, добавила Джен. — Я говорю о браке. Об этом бесконечно скучном процессе, смысл которого для меня загадка.

Дако внимательно посмотрел на Джен и… улыбнулся. Вначале Джен не поверила своим глазам, но улыбка не сходила с его лица, и она поняла, что ей не померещилось. Эта улыбка, ласковая и насмешливая одновременно, так преобразила его лицо, что теперь он казался настоящим красавцем. Во всяком случае, таким его видела Джен. Ей хотелось обидеться на него, — Джен ведь говорила о серьезных вещах, — но у нее ничего не получилось.

— Я еще ни разу не видела, как ты улыбаешься, — вырвалось у нее.

— А я еще ни разу не видел такого милого, глупого и очаровательного брауни, — не пряча улыбки, ответил Дако.

— Это почему еще я глупая? — нахмурилась Джен, мгновенно поменявшись с Дако ролями.

— Потому, что большего бреда о браке я в своей жизни не слышал.

— Бреда?! — возмутилась Джен.

— Прости, малютка брауни, но все, что ты говорила, сущая ерунда.

— Ерунда?!

— Нет, ты, конечно, права в том, что так живет очень много семейных пар. Но мне казалось, что ты с твоим гибким умом и хорошей фантазией сможешь вообразить себе, что есть исключения. Есть люди, которым хочется постоянно открывать что-то новое, путешествовать, заниматься интересными делами. И если двое таких счастливцев находят друг друга, то их брак не превратится в ту унылую картинку, которую ты нарисовала.

— Я еще подростком возненавидела слово «остепениться», — призналась Джен. — Мама всегда твердила, что только остепенившийся человек добивается благополучия в жизни. Она думала, что я остепенюсь, лет в двадцать и выйду за какого-нибудь зануду, живущего по расписанию, вроде моего отца. А когда этого не случилось, мама объявила меня вздорной девчонкой, и мне пришлось сделать ноги из дому, чтобы совсем не рассориться с родителями. Им не нравилось, что я занимаюсь мозаикой, что я могу уехать из дома на пару недель просто потому, что мне надоело торчать на одном месте. Меня понимает только бабушка, которая считает, что каждый должен прожить свою собственную жизнь, а не ту жизнь, которую прочат ему родители.

— И я понимаю тебя, — кивнул уже без улыбки Дако. — Мне тоже пришлось уйти из дому, потому что отец видел во мне вовсе не то, что я на самом деле собой представлял. Они с матерью тоже жили скучно, но были по-своему счастливы. Я уверен, что тебе повезет, Джен. Уверен, что ты найдешь того парня, который будет таким же сумасшедшим и искренним, как ты сама. Что он сделает тебя по-настоящему счастливой, и вы никогда не соскучитесь друг с другом, даже если поженитесь.

Джен растерянно посмотрела на Дако. В немного грустных малахитовых глазах читалась искренность и нежность. Но не этого взгляда, не этих слов ждала от него Джен. Ее сердце болезненно сжалось.

А чего ты хотела? — спросила себя Джен. Он на десять лет старше тебя и гораздо мудрее. Если он и проявлял к тебе какой-то интерес, то этот интерес скорее был братским или отеческим… Нельзя быть такой глупой, Джен. Нельзя так привязываться к мужчине, которого ты знаешь всего одну ночь, пускай и такую ночь, как эта.

— Буду рада, если ты окажешься, прав, — пробубнила себе под нос Джен.

— В чем дело, Джен Брауни? Ты, кажется, чем-то недовольна? У тебя на глазах слезы? Я что, чем-то обидел малютку брауни?

Я не малютка брауни! — хотелось крикнуть Джен, но она сдержалась.

Дако поднялся с кресла и присел на корточки перед ней. Даже в такой позе он казался ей великаном. Кто-то мог бы подумать, что этот великан мрачный и злой людоед. Но Джен знала, что на самом деле он нежный и добрый. Только, увы, этот великан, который сейчас берет ее руки в свои огромные ладони, считает ее малюткой брауни, маленькой Джен, девочкой, которую хочется пожалеть, а не страстно прижать к груди и поцеловать по-настоящему.

Джен попыталась отнять у него свои руки, но Дако ей не позволил. В его глазах появился какой-то особенный огонек, которого она раньше не видела или не замечала. Его взгляд излучал особенное тепло, от которого внутри у Джен запрыгали солнечные зайчики. Она хотела прошептать его имя, но было страшно нарушить, то хрупкое мгновение счастья, которое навсегда свяжет между собой их воспоминания.

Ей вдруг невыносимо захотелось приблизить свое лицо к лицу Дако, а потом поцеловать эти неулыбчивые губы. Обнять эти крепкие плечи и прошептать на ухо Дако ту самую правду, о которой ей так страшно ему сказать. Поначалу он, наверное, растеряется, а потом спросит «Что это с вами, леди?», нахмурит свои косматые брови, и Джен почувствует жгучий стыд за то, что сделала.