Конечно, поначалу я подумал, что моя жена что-то напутала, и осторожно поинтересовался, какого доктора и какую клинику она посещает.

Мой вопрос явно обескуражил Элисон, однако она осмелилась повторить свою ложь. Честно скажу, мне было противно следить за женой, но еще больше я боялся, что оскорблю ее, высказав свои, возможно ошибочные, подозрения.

Да, у нее был любовник. И ладно бы, человек, который страстно и бескорыстно любил ее, как безумец Лео любит Кристин. Но это было не так. Человек, с которым вот уже несколько лет спала моя жена, был падким на деньги юнцом — проще говоря, альфонсом, в штаны которого сыпались золотые монеты из моего кошелька.

Спросите, зачем моей красавице жене понадобилось платить мужчине? Элисон была влюблена в него без памяти, и этот роман длился много дольше, чем наш с ней брак.

Он — кажется, этого кретина звали Доном — не желал жениться на ней. Элисон для него стала бы тяжелой обузой, а ему нужна была выгодная партия. Тогда она изобрела более изощренный способ заполучить Дона: вышла за меня и сделала своего ветреного друга постоянным любовником.

Когда я узнал обо всем, меня охватил гнев. Глаза застилала багровая пелена ярости. Я чувствовал, что могу не справиться с собой, впервые мне было страшно за себя самого.

Я ни разу за всю свою жизнь не ударил женщину, но Элисон мне хотелось ударить по ее лживому личику. Ударить так, чтобы из красивых и лживых глаз полились слезы.

Чтобы не упасть еще ниже, чем пал в результате своего брака, я собрал вещи и ушел в гостиницу, где мрачно пьянствовал целую неделю.

Мой адвокат обещал мне, что выиграет дело и Элисон не получит ни цента из тех денег, что причитались ей после развода. Но я испытывал чувство глубочайшего омерзения при мысли о том, что все подробности ее измены всплывут на суде.

В тот момент, как, впрочем, и всегда, деньги интересовали меня меньше всего, а потому я велел адвокату отдать Элисон все, что ей причитается по закону.

Именно тогда на меня свалилось тетушкино наследство в виде дома на окраине Лайтшроубса. Я пребывал в такой депрессии, что мне было абсолютно плевать, куда ехать. Продав свой бизнес почти за бесценок, я заявился в этот мрачноватый дом и почувствовал, что он очень похож на меня: одинокий, темный и безнадежно постаревший.

Я почти ничего не переделал здесь. Видеть людей мне не хотелось. Одна мысль, что придется с кем-то общаться, вызывала во мне приступ почти физической тошноты.

Моих лайтшроубских соседей, поначалу пытавшихся со мной познакомиться, настолько отпугивал облик опустившегося пьяницы, в которого я превратился, что они забывали, зачем пришли, когда видели мою физиономию. К тому же я не желал поддерживать разговоры о погоде, о моде и о прочей чепухе, которую обсуждают между собой едва знакомые люди.

Я даже не предлагал своим гостям выпить — это делала за меня моя незаменимая мисс Гордон, расспросить которую о чем-то было невозможно, потому что она паршиво слышала еще тогда, когда ухаживала за моей теткой.

Кроме соседей — видно, из-за близости «Такобризля» к автомобильной дороге — ко мне наведывались продавцы всякой всячины, вроде чудо-пылесосов, чудо-терок и чудо-щеток, но они так страшно мне надоели, что я заменил обычный звонок на колокольчики, которые теперь болтаются под самым козырьком моего крыльца.

Если вы думаете, что, разведясь с Элисон, я только тем и занимался, что горько пил и страдал, вы сильно заблуждаетесь. Я рисовал, я прочитал множество книг, которые начал коллекционировать благодаря своему отцу, я даже занялся маленьким бизнесом, не требовавшим выхода из дома: скупал, а потом продавал акции. В общем, я предпринимал чахлые попытки жить, но это давалось мне с большим трудом.

Через год моей одинокой жизни в «Такобризле» Лайтшроубс решила навестить моя дорогая, к счастью бывшая, супруга. Как выяснилось, она приехала в надежде меня вернуть.

Элисон, которую мисс Гордон по своему незнанию пустила на порог моего дома, твердила мне о том, что любит меня, что только теперь поняла, насколько я великий и благородный человек.

Честно говоря, тогда я подумал, что у нее кончились деньги и она снова решила разбогатеть за мой счет. В любом случае мне было противно видеть Элисон, и я прогнал ее.

Любви уже не было, к ее приторной внешней красоте я был полностью равнодушен. Теперь меня вообще перестала трогать чужая внешность — я даже не удосуживался заботиться о своей собственной.

Через полгода Элисон снова приехала в Лайтшроубс. На этот раз она прислала курьера с запиской, в которой молила меня о встрече. Естественно, ни на какую встречу я не пошел, и, разумеется, Элисон примчалась в «Такобризль».

И снова просьбы, уговоры, заверения в любви. Я не верил ей. Да и как ей можно было верить? Говорят, что каждый человек заслуживает прощения. Но мрачный людоед из «Такобризля» не из тех, кто так считает.

Последний, третий год в Лайтшроубсе оказался для меня самым тяжелым. Я перестал понимать, зачем живу и дышу, но уже не чувствовал в себе сил вырваться из этого плена. Некогда сильный, Дако Бриззел сломался и даже начал подумывать о самоубийстве.

Как ни странно, именно в тот день, когда я особенно отчаянно чувствовал собственное одиночество и никчемность, когда я напряженно копался в себе, чтобы понять, стоит ли мне жить, или оборвать это жалкое существование, в «Такобризль» снова принесли записку от бывшей жены.

Элисон требовала, чтобы я явился в «Теплую звезду», где она остановилась, и угрожала, что я пожалею, если осмелюсь ослушаться ее приказа.

Мне было плевать на ее угрозы. Но меня взбесило, что эта женщина, испакостившая мне жизнь, имеет наглость изводить меня здесь, в моем уединенном убежище. Одевшись, я помчался в «Теплую звезду», чтобы заставить Элисон забыть мое имя, исчезнуть, навсегда исчезнуть из моей жизни.

Элисон, как всегда, разрыдалась, трагично заламывая руки и бросая на меня взгляды, исполненные, по ее мнению, любви и страсти. Но даже если она любит… любила меня, то искренности в ней не было ни на йоту.

Не знаю, может быть, Элисон так часто в своей жизни играла, что теперь, когда ей и в самом деле захотелось выразить свои настоящие чувства, старая добрая практика сыграла с ней злую шутку.

Да, я накричал на Элисон. Да, я был с ней чудовищно груб, но лишь на словах. Она клялась, что покончит с собой, если мы с ней не начнем все с чистого листа. Ох, как странно слово «чистый» звучало из уст моей бывшей жены.

Элисон говорила, что готова жить со мной хоть в «Такобризле», хоть в лачуге на берегу самой грязной речки. Все эти жертвы ради меня — заросшего щетиной урода, от которого за версту разит перегаром.

Если бы вы знали Элисон, то поняли бы, что эти жертвы для нее невозможны. Впрочем, вы уже знаете Кристин.

Проигнорировав слова бывшей жены о том, что она готова покончить с собой — Элисон слишком любит себя, чтобы это сделать, — я заявил ей, что больше никогда не хочу ее видеть, а если она еще раз даст о себе знать, подам на нее в суд за преследование.