— А ти чого?

Деранюк обернулся и подозрительно посмотрел на Петра.

Петро покосился по сторонам.

— Слухай сюди… Коготь тоби привет передавав. Казав, литератор, знайомий Яновськой, майор контрровідки…

— Який-такий Коготь? Не знаю такого… Ты чого верезешь?

— Я верезу?.. Нас вдвох розстрилюваты везли!

— Що?

— Те, що чув… Я передав и забув. Мое дило — сторона.

— Як то? — растерялся Деранюк. — Слухай, Петре… Я щось не розумію… В тебе земли обмаль, так що тоби биля школи буты зараз, а ти мени щось таке говоришь…

— Зараз, зараз… — передразнил его Меланюк. — Як би не той арешт, в мене, мабуть, земли не стильки б було! А то москали… Землю вон обіцяють, а як воно буде, то дидько його знае… Що до мене, то знайшлись люди, пояснили, що до чого, я тепер знаю, що треба.

— Погодь-но, погодь… В нас чутка пройшла ниби ти з коммунией плутався…

— Ты краще слухай, що про тебе говорять…

— Брешешь, чи ни? — Деранюк недоверчиво посмотрел на Петра.

— Чого гадаты… — Меланюк намешливо хмыкнул. — Кабы не друже Лемиш, мене б й тут не було. Ты ничого не чув, я ничого не казав…

Петро повернулся и, оставив недоумевающего Деранюка стоять под хатой, пошел, нарочито загребая пыль носками сапог…

* * *

Тяпка легко вошла в землю и, вывернув темно-влажный ком, едва не задела стебель цветка. Пан Казимир осторожно, уголком тяпки, разбил комок и от удовольствия замурлыкал.

— Белз, коханый Белз, мала месчина, где моя дивчина и дом мой был…

Крошечный цветничок, защищенный глухими стенами соседних домов, сплошь заросшими диким виноградом, был открыт солнцу только с одной стороны, и даже сейчас, несмотря на позднюю осень, в нем цвели хризантемы. Сюда, в уютный дворик выходили окна квартиры Яновской, и этот изолированный мирок очень полюбился майору.

Он никогда не думал, что простая работа с землей может доставлять человеку столько приятного. Свободного времени у пана Казимира теперь было более чем достаточно, и он с наслаждением возился на цветнике, приводя в порядок три его клумбы.

Лидия уже давненько ушла в город, а пан Казимир так увлекся, что не сразу расслышал осторожное звяканье колокольчика. Обратив наконец внимание на звонки, пан Казимир сморщился. Бросать работу не хотелось, но настырный посетитель не уходил, и с сожалением отставив тяпку, майор пошел открывать.

Прежде чем оттянуть ригель замка, майор мельком глянул на себя в висевшее тут же зеркало и неопределенно хмыкнул. Вид у него был достаточно пролетарский. Приоткрыв дверь и увидев на крыльце маленького, беспокойно оглядывающегося человечка, майор принял его за очередного болящего.

— Если вы к пану доктору, то ее пока нет, она ушла.

— Я знаю… Нет, я видел… — Человечек начал путаться от волнения. — Я перепрошую, но я к пану…

— Ко мне? — Пан Казимир удивленно пожал плечами и отступил в сторону. — Прошу.

Оказавшись в передней, странный посетитель засуетился.

— Я из банка… Вот, я перепрошую, мои документы…

— А при чем здесь я? — еще больше удивился пан Казимир.

— Но, я перепрошую… Разве пан майор забыл скрытку пана Гжельского? Как только я увидел пана майора и пани Яновскую…

Лицо пана Казимира вытянулось, а недавнее благодушие исчезло бесследно. Открещиваться от всего было бесполезно и, поколебавшись секунду, майор жестом пригласил посетителя пройти в гостиную.

— Так вот в чем дело… У пана прекрасная память.

— Да, да, не жалуюсь… Это, знаете, профессиональное…

Бывший чиновник польщенно улыбнулся, но тут же, спохватившись, начал снова совать майору документы.

— Я перепрошую, пусть пан майор посмотрит, у меня такое дело, такое дело…

— Так, я слушаю вас, пан… — майор взял документ и посмотрел фамилию. — Пан Пирожек.

— Да, да… Пирожек. — Чиновник кивнул. — Пан майор, конечно, помнит, я говорил о бумагах. Они все ценные. Их можно учесть в ангийских, французских, швейцарских банках… Так, я перепрошую, я пришел спросить как мне быть дальше? Я бумаги забрал, они у меня, а как теперь… Теперь я не знаю…

Пан Казимир потер пальцами лоб и одновременно прикрыл ладонью глаза. Только сейчас он окончательно узнал этого человека. Именно он провожал их с Вуксом к скрытке Гжельского. Майор даже вспомнил, как раздражала тогда его болтовня об этих самых бумагах.

— И что же пан намерен предпринять? — Пан Казимир испытывающе посмотрел на Пирожека и показал на стул. — Да вы садитесь, садитесь…

— Я перепрошую, пан майор шутит? — Пирожек машинально уселся. — Конечно, я понимаю, может, их владельцев и нет, но я честный человек, я не могу взять бумаги себе, а пан майор приказали…

— Значит, пан хочет, чтобы их присвоил я? — Пан Казимир пустил пробный шар.

— Как «присвоил»? Я думал… Я перепрошую, пан майор… — Пирожек наконец овладел собой. — Я все понимаю… Понимаю! Пан майор хочет знать, можно ли Пирожеку верить… Я понимаю… Наша Родина… Наша Польша!..

Голос Пирожека странно дрогнул, он запнулся, не зная, как выразить нахлынувшее на него чувство, и пан Казимир увидел, как по щеке чиновника покатилась одна-единственная слеза. И майор принял решение.

— А пан понимает, чем ему это грозит?

— Так, пан майор! — Пирожек вскочил. — Если надо, я пойду охотником…

Да, вне всякого сомнения, Пирожек не был жуликом. Проберись он сейчас с этими бумагами за кордон, что помешает ему сразу разбогатеть? Нет, скорее всего долг и совесть патриота заставили его прийти именно сюда. Майор отбросил колебания и вытянулся по стойке «смирно».

— Слушай приказ! Я, майор Войска польского, данной мне властью, зачисляю пана Пирожека на должность военного казначея. Приказываю хранить имеющиеся у него ценности втайне, никому о них не сообщать и не передавать до нового приказа.

— Спасибо, пан майор… — Пирожек радостно шмыгнул носом. — Я могу идти?

— Да… — от такого оборота майор даже сам несколько опешил.

— Я живу по Монополевой, 14, собственный дом. Если нужно…

— Я понял… Когда потребуется, я сам найду вас. Ждите приказа.

Пан Казимир улыбнулся и, подчеркнуто выказывая уважение, пошел провожать своего новообретенного военного казначея к двери…

* * *

В коридоре вновь образованного присутственного места было сумрачно. Возле двери, с прикнопленной к ней бумажкой, где можно было прочитать сделанную от руки надпись: «Фининспектор», тихо переговаривалась небольшая очередь. Яновская стояла первой и, слушая вполуха общий говор, ждала вызова. Люди в очереди неплохо знали друг друга, поэтому разговор на самые животрепещущие темы шел общий.