– Ну, ведь мы же только что слышали ее, – пожала плечами Амани. – А дать какое-либо другое объяснение мы не в состоянии, не правда ли, Жан-Мари?

Профессор стукнул кулаком о стену, потому что никакой другой твердой поверхности в нашей комнате не было.

– Не в состоянии! – воскликнул он, обычно невозмутимый как скала. – Не в состоянии! Я не могу выйти из дома – ночью запрещено! А тут нам каждый день вешают на уши лапшу! Утром этот несчастный Малик начал мне рассказывать, что один догон на его глазах превратился в гиену... Вчера вечером ко мне подбежал какой-то малец и на ломаном французском начал орать мне в лицо, что у меня глаза красные от крови. Сегодня эта злосчастная птица...

– От крови? Почему ты мне не сказал? – всполошился Оливье Лабесс. – Где это было?

– Превратился в гиену? – удивился я.

– Это неважно, – отмахнулся Жан-Мари. – Они постоянно оказывают на нас психологическое давление – вот что они делают! За нами по пятам бродит мужчина с ружьем и думает, что я не вижу его черной физиономии, торчащей из-за камня. О, простите, мадемуазель Коро...

Он замолчал и уставился в свечку, догоравшую на полу.

– Просто меня бесят загадки, которые невозможно разгадать из-за людской тупости и косности. Если на свете существует птица, значит, у нее есть гнездо, следы, она откладывает яйца и теряет перья. Ничего этого птица Балако предпочитает не делать, она только издает посреди ночи два-три раза гулкие звуки, и на этом ее жизнедеятельность завершается... Так не бывает, друзья мои! И вот что я скажу вам: я найду источник этих звуков. Найду эту припадочную птицу Балако, чего бы мне это ни стоило!

Амани вздохнула и встала с табуретки. Свечка на полу в последний раз вспыхнула, осветив наши нахмуренные лица, и потухла.

На следующий день, отправив обоих профессоров на поиски мифических птиц Балако («Мне, чур, крылышко», – напутствовал я их на прощание), мы с Амани рьяно взялись за наскальные рисунки. В верхней части деревни, где стоял огороженный высоким каменным забором из наваленных булыжников дом главного жреца – хогона – и размещался земляной холмик главного деревенского капища, мы обнаружили пещеру, вымытую водой в породе так, что пространство ее сужалось в направлении снизу вверх. Над головой оставалась небольшая щель, через которую проникал дневной свет, а наклонные стены были испещрены крупными знаками, нарисованными натуральными красками преимущественно темно-красного и коричневого цветов.

По пути сюда я впервые вблизи увидел знаменитые дома теллемов – весь утес, словно ласточкиными гнездами, был усеян рядами пещер, искусственно выдолбленных в рыхлом песчанике, и внутри каждой из них были заметны небольшие хижины куполообразной или цилиндрической формы. В бинокль была видна даже аккуратная кладка из адобов – сырцовых кирпичей, из которых были построены эти дома. В каждом из них было отверстие – круглое, вроде окна, или овальное, через которое мог бы при желании проникнуть человек небольшого роста. Над некоторыми из таких «дверей» виднелись древние каменные балки, свидетельствовавшие о долговременном характере этих убежищ.

Скальная архитектура в мире встречается довольно часто. Этот вид поселений, хорошо предохраняющий от погодных неурядиц, диких зверей и насекомых, характерен для многих регионов, где скалы из мягкого песчаника предоставляют возможность быстрого строительства жилья. Целые скальные города берберов до сих пор существуют в Южном Тунисе, и некоторые из них до сих пор обитаемы. В горных районах США и Мексики нетронутыми стоят пещерные дома, насчитывающие более тысячи лет и остающиеся священными для потомков их жителей. В Греции, Болгарии, Черногории и Турции нередко встречаются скальные монастыри, где монахи скрывались от фанатичных мусульман и сохраняли свою православную культуру. А пещерные деревни в местечке Матера в Южной Италии служили крышей для нескольких тысяч людей вплоть до шестидесятых годов двадцатого века.

Однако самым необычным в экстерьере жилищ теллемов по сравнению с пещерными домами других народов была вовсе не форма. Больше всего поражало местонахождение этих образованных строениями длинных «улиц». Прямо посередине отвесного утеса, без малейшего намека на лестницы, часто в нескольких десятках метров как от земли, откуда мы теперь смотрели на них, так и от вершины утеса, где начиналось плато. Безусловно, можно было предположить, что при наличии прочных веревок жители могли спускаться в свои дома сверху. Но даже с помощью веревок невозможно выдолбить в скальной породе столь глубокие пещеры, а затем еще и натаскать в них строительного материала для такого количества домов. Ни сверху, ни снизу никакого пути в дома теллемов не существовало.

Мы рассматривали фотографии этих загадочных строений еще в Париже – благодаря усилиям западных ученых и туристов существует немало качественных снимков домов теллемов. Амани сразу же предупредила нас, что, хотя некоторые из этих древних скальных жилищ расположены весьма близко к подножию плато и поэтому хорошо экипированный альпинист может легко до них добраться, входить в них или даже близко приближаться строго запрещается не только белому человеку, но и аборигенам. Днем жрецы и их специальные помощники тщательно охраняют пространство возле утеса, а ночью, как известно, жителям деревень запрещено даже выходить за пределы своих дворов – таков закон Страны догонов.

Мы с Амани прекрасно знали, что именно попытка проникнуть в одну из пещер стоила жизни моему приятелю Чезаре, а Жан-Мари и Оливье Лабесс оба были согласны, что соваться куда-либо без надлежащей подготовки и на виду у туземцев по меньшей мере безрассудно. Тем не менее, прибыв сюда, в Номбори, мы то и дело хватались за свои бинокли, чтобы еще раз рассмотреть загадочные глиняные цилиндры хижин высоко на утесе и стараясь проникнуть взглядом в темную глубину их входных отверстий.

– Оставьте, это пустая трата времени, – строго прикрикнула на меня Амани, когда я, добравшись до нашей наземной пещеры со скальными рисунками, задрал голову вверх, изучая в бинокль дома теллемов в нависавшем над нами утесе. – Давайте побыстрее разделаемся с этими изображениями, неровен час погонят нас и отсюда.

Мы принялись за работу. Обычно мы воспринимаем наскальную живопись как свидетельство далекого прошлого, как следы жизнедеятельности пещерного человека, насчитывающие много тысяч лет. Догоны говорят, что рисовали на скалах сами теллемы, и было это несколько столетий назад. Но здесь, в Номбори, рисунки выглядели вполне свежими. Похоже было, что люди до сих пор выражают таким образом свои представления, и сложные традиции этой своеобразной наскальной живописи живы по сей день. Правда, большинство изображений носило явно символический характер, и с первого взгляда нельзя было понять, что пытался выразить автор.

– Ну, это просто, – отвечая на этот вопрос, улыбнулась Амани.

Она сидела на корточках и старательно фотографировала рисунок огромной и аляповатой змеи, помечая его размеры белой линейкой.

– Вот это священный удав Лебе, сын бога Амма и большой друг местного хогона. Лебе приходит к хогону каждую ночь и облизывает его тело. Каждый год в этой деревне проходит церемония инициации юношей. На ночь в пещере оставляют ягненка. Ночью приходит Лебе и съедает его. А на следующее утро в его честь начинаются соревнования. Мальчикам нужно выполнить то, что вы в России называете спортивными нормативами, и победитель получает в жены самую красивую девушку деревни.