Бесшумно падали с ветел узкие, как рыбки-уклейки, золотые листья и кружились в розоватом шлейфе, поднимающемся с речного дна. И Савелову вдруг показалось, что тот черный северный крест, раскручиваясь в речном омуте, вдруг становится золотым. Ему хотелось, чтобы пучина быстрее поглотила его, но крест продолжал с методичностью заезженной пластинки кружиться по краям воронки.

Тот мой крест уплыл в Ледовитый океан, куда уплывет этот? – с тоской думал Савелов. Где начало и конец этой реки, в какое море уносит она своих утопленников?

Прогрохотавший по шоссе грузовик привел Савелова в чувство. Хватит наматывать на кулак сопли! – разозлился он. Янки вором пробрался на твою среднерусскую равнину, и убил ты его в бою. Это был тот самый случай, когда выбора нет.

От вида крови, поднимаемой течением из глубины, Савелова передернуло. Он отвернулся и бросился на мост, схватил пальто и уселся за баранку «Волги».

Километра через два от моста трасса круто уходила на бугор. На самом его верху Савелов остановился и снова огляделся – в обе стороны до самого горизонта дорога была все еще пустынна.

– Теперь быстрее дранг нах Москау! – лязгая зубами от сковывающего его холода, вслух скомандовал себе Савелов.

Километров через десять попалась деревня с подслеповатыми домами под соломенными крышами, заросшая бузиной и древними ветлами. На ее узких проулках гоготали стаи гусей, крякали утки, бормотали индюшки, а на площадках колхозных мастерских заспанные механизаторы в промасленных телогрейках, лениво переругиваясь, готовили трактора к осенней вспашке зяби. Беззлобно матерясь и щелкая кнутом, пастух гнал на выпас стадо. Согнав коров к обочине, чтобы дать проехать «Волге», он приподнял мятую кепчонку и приветливо улыбнулся Савелову щербатым ртом.

– Здоровьичка, человек хороший!.. Зорька, Зорька, туды тебя растуды, ты чо в чужой огород, как в колхозный клуб, прешься!

Шкодливая пегая корова, смешно подбрасывая зад, выскочила откуда-то сбоку и заплясала прямо перед «Волгой», пока пастуший кнут не заставил ее убраться с дороги.

Живут люди! – с завистью подумал Савелов. Свое святое место на земле знают… Живут, как исстари жили, и нет им дела до хитроумно-могильных игр циничных политиков и их развращенных лакеев, таких, как ты, Савелов…

За деревней он ощутил, что онемевшие от холода руки, скованные мокрой одеждой, отказываются держать баранку, а ноги не чувствуют педали управления. Разобьюсь, подумал Савелов. Надо от греха свернуть в первый же проселок и добраться до какого-нибудь леска, чтобы просушить одежду…

Дым костра поднимался вертикально вверх, к голым веткам берез, и в их переплетении смешивался с наползающим из лесной чащобы туманом. Трещали сучья, исходила паром развешанная над костром мокрая одежда. Завернувшись по горло в пальто, Савелов отрешенно смотрел на огонь. Если бы кто-то из знакомых сейчас его увидел, то не узнал бы – у костра сидел не самоуверенный, полный жизненных сил подполковник Савелов, а горбатящийся, заросший седой щетиной старик с провалившимися воспаленными глазами.

Но вот Савелов вскинулся, будто бы кого-то увидел, и, лязгая зубами, хрипло спросил:

– Ты опять явился, Сармат?

– Не зови, тогда не буду являться к тебе ни наяву, ни в твоих снах, – ответил тот, и Савелов удивился, что был Сарматов почему-то в одежде, изодранной на гиндукушских скалистых отрогах, и при полном боевом снаряжении.

– Я не звал…

– Не обманывай себя.

– Неужели ты живой?..

– Спроси об этом у своей жены…

– Она не знает.

– Знает… Мы с ней одной крови…

– Твои портреты, написанные ею, – лишь ее фантомная память…

– Не лукавь, ты же знаешь, что это не так…

– Знаю… Объясни мне, Сармат: после того, что сегодня произошло в реке, как мне теперь не бояться самого себя?

– Не я властен над твоими страхами и совестью…

– Совесть, как говорят умные философы, это химера и не более того…

– Коли она для тебя – химера, значит, Савелов, говорить мне с тобой не о чем. – Сарматов решительно поднялся и, привычно закинув за плечо «калашников», направился к затянутой туманом чащобе, не оставляя на заблестевшей от первых лучей солнца росной траве следов.

– Подожди, командир!.. Подожди!!! – боясь, что он сейчас исчезнет, громко закричал Савелов. – Где мне искать тебя?

Сарматов остановился и показал рукой на небо, по которому, между подсвеченных низким солнцем розовых облаков, с тоскливыми криками плыли к югу дикие гуси.

– Там, куда улетают на зиму дикие гуси? – догадался Савелов и хотел еще спросить его о чем-то, но туман уже поглотил Сарматова, растворил в белоствольно-золотой кипени осенних берез.

Проводив взглядом улетающих птиц, Савелов надолго застыл, отрешенно глядя в огонь костра. Очнулся он, когда солнце уже поднялось над чащобой. Натянув на себя кое-как просохшую одежду, он сразу бросился за руль машины. И снова его серая «Волга» пошла на бешеной скорости наматывать на колеса бесконечные русские версты, пока не замелькали за ее окном московские пригороды. Но прежде чем въехать в город, Савелов еще раз поменял у машины номерные знаки.

* * *

Трое парней в невзрачном бежевом «жигуле», припаркованном у чахлых кустов пыльного сквера, не сводили глаз с обшарпанного жилого дома постройки начала века. Через некоторое время они увидели, как к дому подкатила черная «Волга». Из нее выскочили два человека и внимательно осмотрелись по сторонам, заглянули в оба подъезда и только после этого сделали отмашку в сторону машины. Генерал Толмачев неторопливо вышел из нее и проследовал в один из подъездов.

– «…Все смешалось в доме Облонских!» – выключая видеокамеру, вздохнул в бежевом «жигуленке» один из парней. – Своих генералов пасем, как когда-то прыщавую фарцу выгуливали.

– Ныне та фарца в хозяева жизни выбилась. Бизнесмены-кооператоры, мать их, доллары лопатами гребут!.. – скрипнул зубами второй парень. – А мы как были топтунами, так и остались. Пивка бы щас, да в кармане блоха на аркане.

– Времена не выбирают, – меланхолично изрек его сосед. – Дадут команду «фас» – за пару дней всю эту сволочь передушим.

В подъезде генерала Толмачева встретили двое молодых людей, отменную офицерскую выправку которых не могли скрыть штатские костюмы. Они провели генерала на третий этаж и показали на облезлую дверь.

– Здесь.

– Гость, говорите, оклемался малость? – кивнул на дверь Толмачев.

– Оклемался, – кивнул один из них.

– Когда появился на явке, лица на нем не было, – вставил другой. – Мы вначале даже не узнали его – за два дня состарился лет на двадцать.

Раздевшись в прихожей, Толмачев проследовал в комнату.

– Товарищ генерал, разрешите доложить… – шагнул к нему не совсем скинувший с себя сон Савелов.