Конечно, мать хотела, чтобы он женился еще при ней, чтоб увидеть внуков и научить невестку придавать хрусталю особый блеск и свечение. Но не вышло.

С мамой было так уютно, а женщин хватало с лихвой в типографии и издательстве. Он любил ночные смены и ночных корректорш. Был у них там закуток за печатными машинами с тумбочкой и топчанчиком. Сладкое место любви. Правда, последние годы куражу у Михаила Николаевича убавилось. Он так это заметил: отмечали его полтинник, пели, пили, а в закуток его не потянуло. Отметил про себя факт, но не придал значения.

Когда умерла мама, можно было уже не скрючиваться под звуки работающей полиграфической техники, приведи женщину в свой дом, постели чистую постель… Вот это как раз и напрягало: чужое тело на его чистом белье. Это же потом кипятить его надо. Мама после чужих заночевавших в доме людей все кипятила. У нее были для этого цинковая выварка и цинковый таз. Так что все осталось по-старому – нечастый закуток и полный порядок в доме.

А тут еще время пошло крученое-верченое. Менялась технология, менялись начальники, старые кадры заменялись нагловатым молодым народом. Закуток был практически занят круглые сутки. Да не очень-то ему и хотелось. А вот дома попискивало в душе и сердце. Что ни говори, если ты не монах в скиту, одиночество – вещь безрадостная. Конечно, масса преимуществ материальных. Сам себя Михаил Николаевич обслуживал вполне. И питался хорошо, и прикупал себе куртки и джинсы. А потом как-то враз повысили плату за квартиру и телефон. Увидал кожаный пиджак, но на цену уже не взошел. Стал скопидомничать и думать страшную мысль о пенсии.

Вот именно в этот момент этот придурок снизу стал с него требовать деньги на ремонт. Раз его послал, два… Но вонь поднялась неимоверная. И тут в лифте столкнулся он с Валюшей. Они, конечно, знали друг друга, здоровались, но сейчас отношения стали соответствовать поведению Сергея Ивановича. Идут навстречу по двору, и как бы случайно их ветром разворачивает в разные стороны.

Еще при маме… Значит, лет десять тому. Говорила ему мама:

– Девушка внизу пропадает ни за грош. И собой ничего, и, судя по виду, порядочная, а никто замуж не берет.

– Так она же старая дева, – отвечал он. – Сейчас такой доступный молодняк…

– Мишаня, не говори при мне эти пошлости. Гуляют со всякими, а в жизнь с собой берут не гулящих. Ты это запомни на будущее.

Будущее было вот оно. Уже под носом. Старая девушка так и оставалась одна с двумя идиотами-родителями. И тут его озарило. Просто как огнем в глаза. А что, если… Что, если ему жениться на ней? Проблема ремонта потолка стухнет сама собой. Она переедет к нему, естественно, но в силу близости родителей будет проводить много времени у них. Опять же готовка будет за ней, за хрусталем он последит сам. А главное – она работает юристом. Не знает он такого, чтоб юрист плохо зарабатывал. Родители ее будут благодарны ему, а когда они уйдут в мир иной, то квартира останется дочери, и они ее будут сдавать. И тогда проблема бедности на пенсии канет сама собой. Михаил Николаевич даже вспотел от нарисованной им картины.

Нужен был естественный случай встречи с соседкой. И он произошел.

Лифт остановился, когда он ехал, и в него вошла она.

– Здравствуйте, – сказал он радостно. – Давайте не будем с вами ссориться из-за этой проклятой протечки. Ей-богу, я не ковырял трубу.

И она засмеялась.

– Папа бывает такой упрямый. А потолок уже подсох. Конечно, нужна побелка, но нервов это не стоит.

Они вышли из подъезда вместе, было солнечно, желтая красавица осень как-то очень способствовала какой-то неожиданной нежности, и они шли медленно, медленно, оба не хотели, чтобы метро их разделило.

Так все и пошло. Тихой, тихой сапой Михаил Николаевич шел к заветной цели.

А Валюша сказала отцу, что не разрешает ему больше кляузничать и приставать к соседу с требованием денег: она сама побелит потолок, если не найдется для этого человек.

– Она сама! – закричал Сергей Иванович. – Да ты хоть знаешь, как кисть в руках держать?

Тут вступилась мать и сказала, что она знает, покажет, но надо прекратить эту гражданскую войну, от людей стыдно.

…Так они и поженились, по-тихому. Валюша ахнула, увидев сверкающий хрусталь, а Михаил Николаевич ахнул, когда перед ним поставили холодец. «Боже! – сказал он. – Как же я его люблю!» Только Сергей Иванович был надут, но когда Валюша унесла из комнаты свои вещи и он переселился в детскую, на душе как-то стало светло и прекрасно, тем более, что потолок с подтеками достался жене.

Все-таки что ни говори, но даже у самых плохих историй случаются хорошие концы. Вот и порадуемся им.

Фаина Абрамовна, директор школы не по судьбе, а по всему своему естеству, долго не принимала странного сидящего под дверью юношу. Дело в том, что Фаина Абрамовна ненавидела всякую непредсказуемость. Будь то нападение Германии в сорок первом или еврейское беспокойство в конце сороковых, смерть Сталина в пятьдесят третьем, а также – что за фокусы? – разделение при Хрущеве обкомов на промышленные и сельские и прочие невероятности ее долгой жизни.

А еще Фаина Абрамовна боялась неожиданных людей. У нее замирало сердце от любого ничтожного «мало ли кто?».

Юноша был ей странен. Он был в черном крупной вязки свитере, подпиравшем ему подбородок так, что тот торчал безусловно нагловато. Джинсы были тоже черные, неглаженые, дудочками, а ступни стояли в огромных черных ботинках на толстой подошве. Обилие черного цвета тревожило, и маленькое «мало ли кто?» выросло в беспокойное «мало ли зачем?». Но более всего ее не то чтобы раздражила, а – как бы это сказать точнее – возмутила до состояния бешенства белокурая кудрявая голова. Ты кто – Есенин? Мальчик-с-пальчик? Ленин-младенец? С чего ты, сопляк, взял, что можно таким жить и приходить к ней? Где-то внутри нее взбухало любимое слово «немотивированность». Оно рождало разные смыслы и ощущение опасности.

– Это к вам! – сказала секретарша Тося, бывшая хорошая ученица, не сумевшая поступить в институт. Она ее взяла без сомнений – за то, что всегда в ней нравилось. Косички не ахти какие вдоль ушей. Огромные, всегда оторопелые глаза, будто в ее видении постоянно жили не то Карлик Нос, не то Гога с Магогой. Фаина Абрамовна представляла себе Гогу-Магогу чудищем облым, озорным, огромным, стозевным и лайяй. И эта распахнутость ужасу в глазах Тоси была ей понятна. Кстати, и сейчас у нее были такие глаза. Это родство неприятия посетителя было таким схожим и понятным, что Фаина Абрамовна даже успокоилась. Значит, не она одна делает стойку на это черное с белым сверху.

– Я позову, – сказала она.

Войдя в кабинет, Фаина Абрамовна выдохнула тревожность, охватившую ее в приемной. Здесь, в кабинете, ей ничто не грозило. Телефон стоял привычно, кресло было устойчиво. Путин со стены смотрел бдительно, но, как ей показалось, настороженно. Он как бы тоже думал: кем он мог быть, этот черно запакованный человек?