– И чё б мы без тебя, без рассыпчатой, делали? Волку дай, и тот морду от тебя не отворотит…

– Ты, волчья кормилица, Неманьке-то чего давала, нет?

– Нет, – ответила старая, – твово приказу никак не дождусь…

Мицай хохотнул:

– Ну! Опять помело в рожон повело… Долго ли тебе закружиться…

– С тобой закружишься… Ты мне со своею Неманькой полные ухи заботы нажужжал.

– Не сумки твои ухи, лямки не оборвутся. Ещё чего поставь! Да постели чего потеплей… в конуре-то пущай обвыкат животина.

– Учи, – сказала Дарья. – А то у меня голова-то порчена…

– Язык у тебя порченый. Гляди – шипами порос…

– Зато у тебя бритый, на черенок набитый. Как есть лопата…

Весь разговор старая вела озоруя, подмигивая Нюшке. Она явно зазывала её в дружбу. Потому и велела деду:

– Ты бы собачью кормёжку не мне, а Нюшке поручил бы. Пущай роднятся на новом месте.

– Это ладно! – одобрил Мицай, а старая похвалила его:

– Хотя язык у тебя лопата, зато душа богата…

После ужина Дарья собралась ещё разок «слетать» до Афанасьевых.

– А ты, воробей, – наказала Нюшке, – как только хлёбово степлеет, выстави Неманьке.

Ожидая собачьего времени, Нюшка поглядывала на дремотного деда и вспоминала сказанные за ужином слова бабки Дарьи:

– Вон как мятая картошка с лучком-то жареным деду поглянулась – уплетает, ажно за ушами трещит. Этак станешь его кормить, скоро оба козлятами у меня запрыгаете…

Однако сказанное Дарьей девочка поняла ещё и по-своему: если она так Мицаю необходима, он и вправду сильно болеет. Таким же слабым прошлой зимою казался ей в доме бабушки Лизы новорождённый бычок, который силился подняться на тонкие ножки, да никак не мог собрать их в кучу. Нюшка тогда подлезла под телёнка, подставила ему свою спину – помогла устоять. Бабушка, войдя в избу, только не запричитала:

– Душа ты моя добрая! С такою-то душой всю жизнь надсажаться тебе чужой немочью…

Но в тот раз Нюшка не ощутила к себе жалости, наоборот: она показалась себе сильной. Да и теперь она бодрилась. Углы чужой избы не казались ей уж такими тёмными; на лежанке похрапывал дедушка Мицай, в ограде ждала «хлёбова» собака Неманька.

Вспомнив про собаку, Нюшка накинула на плечи фуфайку, взяла собачью плошку. На дворе валил снег. Спустившись с крыльца, девочка поставила плошку возле конуры; псина ткнулась мокрым носом ей в ладонь.

– Хорошая, – прошептала Нюшка и погладила животину. – У-умная моя!

И тут она услыхала в сараюшке соседнего двора разговор.

– Ты што? Не знал, какой он у тебя дурак? – сразу признала девочка тёткино раздражение. – Зачем поил идиота?!

– Попробуй не напои, – заканючил ответный голос. – Он бы и тебя не постеснялся, всё бы вдребезги разнёс…

Голос внезапно взорвался с таким треском, что даже собака вздрогнула:

– Будь она проклята, такая жизнь!

В наступившей тишине ответные слова Марии прозвучали с маленьким, хрупким, но всё же смехом:

– Ну вот! Только припадка не хватало…

– Знаю, знаю, что не вышел я ни рылом, ни тылом, – выползла из сараюшки внезапная страстная обида. – Не по купцу товар… Ошибаетесь, Мария Филипповна. Уж поверьте мне: клад в горшке мудрей ума в башке…

Приглушённый скорбью голос взялся подкрадываться к тёткиному самолюбию:

– Такие, как вы, Мария Филипповна, богом отмеченные, несут свою красоту победителями… Но и победитель должен подавать поверженным от благ своих… Разве от вас убудет?

В этих словах для девочки прозвучало нечто такое, чего нельзя слушать. И чтобы голос умолк, она громко, как бабушка Дарья, спросила собаку:

– Чё не лопаешь?

Однако её не услышали. Голос тётки прозвучал куда как ясно:

– Ну хватит тискаться! Наверное, уснул твой дурак. Буду в Татарске, Борис Михайлович всё о нём узнает!

– Не надо спешить, Мария Филипповна. Сами уладим… – полилось убеждение. – Завтра заготовителю позвоню – потороплю со стеклом… А что Федька? Конечно, уснул. Иначе бы он и сюда припёрся. Подожди – я проверю.

Нюшка увидела, как из сараюшки выскочил уже знакомый Осип и юркнул в дом…

Насколько бы Мария ни была пьяной, а переночевать у Панасюков она не решилась. Понадеялась, что деревня уже спит, что никакая встреча ей не грозит, потому спокойно отправилась к «муженьку». Когда же увидела на дороге старуху, идущую ей навстречу, сразу отрезвела. Во всяком случае, так ей показалось. При луне, на фоне белого снега старуха опять представилась ей бабкой – из татарского аптечного переулка…

– Ведьма! – прошептала Мария и остановилась переждать – вдруг исчезнет.

Но видение приближалось, и скоро вживе предстала перед нею старая Дарья. Мария поняла, что где-то уже видела эту бабку, да спьяну не могла сообразить – где? Потому решила пройти мимо неё без внимания. Однако бабуля ужаснулась:

– Мать честная! Где же ты, красавица, так устряпалась?

– Пошла на… – выругалась Мария и, продолжая ругаться: – Привязалась указка – к заднице завязка, – направилась дальше.

– Погань ты несчастная! – качая головой, определила старая.

Сергей встретил жену у порога, тихо велел:

– Люди в комнате – не тревожь. Ложись тут, в кухне, на хозяйкину кровать.

Недовольная Мария произнесла:

– Люди, люди… Обо мне бы позаботился…

Дарья вошла с улицы к себе домой так, что от дверного хлопка Нюшка закрутилась на печке. Мицай на лежанке вскинулся тихо, узнать:

– Не то черти за тобою гнались?

– Сквозняк задувает, – ответила старая.

– Выкладывай давай, какой такой сквозняк у тебя в мозгах задуват, ажно двери трещат?

Дарье явно хотелось высказаться, но, скидывая полушубок, она обратилась к Нюшке:

– Чего не спишь-то? Всё деда караулишь? Да пущай волокут, а то он больной-то больной, а сколько картошки за ужином слопал…

Нюшка не ответила.

– Спит, – решила старая, а Мицай усмехнулся:

– Балаболка. Когда ты у меня только поумнешь?

– А куда мне торопиться? Мне и нонешнего ума хоть отбавляй…

Она присела рядом с Мицаем, сторожась, зашептала:

– Ой, Михаил, Михаил! Кого ты только в деревню нашу привёз?

– Ну дык я, ну… – не знал старик, что ответить старой, потому спросил: – Чё она опять натворила?

– Иду сщас от Катерины – её холера встречь несёт… Пьяней всякого Шугая. Кажному бы стало ясно, где эта кошка блудила…