– О… о родственнике.

– Каком еще родственнике? – Он дернул ее за руку. – Отвечай!

– Ну ладно, ты сам напросился! – крикнула она. – Я скажу тебе, хоть ты и пожалеешь об этом. Это Тим – Тимоти Вуд, мой сын!

– Сын?

Ему всегда казалось, что она младше его. Умом он понимал, что этого не может быть, однако эмоционально он доверял больше внешности и поведению. На вид ей трудно было дать больше восемнадцати. Однако сейчас, когда она смотрела на него глазами, полными слез, раскрасневшись, с пылающим на скулах сердитым румянцем, она выглядела на все тридцать. А то и сорок.

– Он старше тебя, Джулиан Смедли.

– Твой сын? Твой, не Уильяма?

Она покачала головой, вглядываясь ему в лицо.

– Он давно уже здоровый парень. Волосы рыжие. Как у его матери.

Он все прочитал в ее глазах. «Не надо, – думал он, – пожалуйста, не говори этого!»

Но она не услышала этой мольбы.

– И как у его отца.

Она занималась этим с Морковками.

Мир рушился вокруг Джулиана.

И вовсе не из-за того, что Морковки были туземцами. По крайней мере они были белыми. Конечно, они необразованны, отсталы… Но миссис Маккей и сама из рабочих, не так ли? Нет, все дело только в том, что Морковки – смертны, а роман между смертным и бессмертным просто невозможен. Непростителен. Экзетер уже узнал это на собственной шкуре.

– Теперь ты понял, почему ты должен уйти, Джулиан? Ступай и отдыхай в Джоалвейле с милой Урсулой, а я пойду и буду милой со славным Пинки.

Он все еще колебался. Она толкнула его к окну.

– Убирайся же! Я хотела поберечь тебя – такой ты невинный, – но теперь ты знаешь: я плодила ублюдков-Морковок еще до твоего рождения, мой мальчик. Так что убирайся.

Он все смотрел на нее. Сколько ей лет? Сколько дюжин или сотен мужчин побывали здесь до него? Лицо ее в свете свечи показалось ему вдруг зловещим…

– Ну, если ты так хочешь… – Джентльмен не может оставаться в спальне у леди, если его не желают. Он подошел к окну, выбрался на улицу и пошел домой, ощущая себя тысячелетним старцем.

Столичный город Юрг только-только просыпался, когда Элиэль Певица, прихрамывая, шла по Рыночной улице, петляя между телегами, сталкиваясь с заспанными подмастерьями, направлявшимися на работу, и служанками, вышедшими купить свежего хлеба на стол господам. Несколько проспавших свое время петухов все еще горланили во дворах.

Она сгибалась под тяжестью мешка, в котором лежали все ее пожитки: одежда, три книги, две запасных пары обуви, несколько дорогих подарков. Ушибы болели, хотя лицо, к счастью, не пострадало. Как бы в утешение ее переполняло странное возбуждение, уверенность в том, что жизнь ее вот-вот сделает новый поворот. Солнце, казалось, светит особенно ярко, день был полон свежих ароматов. Циничный внутренний голос шептал ей, что голова ее просто идет кругом от недосыпа, ибо рассвет обыкновенно означал для нее конец рабочего дня, а не время вставать. Ничего, все это уже позади. Она теперь совсем другая женщина.

Новая жизнь манила ее. Она уволилась, а точнее, бежала от прошлого. Вчера вечером она вышла погулять и опоздала к своему выходу – нечто, чего она еще никогда себе не позволяла. Тигурб’л Трактирщик разозлился не на шутку – вовсе не следовало так горячиться. Он не стал бить ее сам, но у него и без того имелось в запасе достаточно способов наказания – послал в ее гримерную самых грубых посетителей. После второго она собрала свои пожитки и сбежала через окно.

Вот оно, место, которое она искала. Крикливая вывеска в форме книги свисала с крюка над окнами: «Балвон Печатник, изготовитель образовательных книг, текстов и трактатов». Входная дверь была распахнута настежь, так что она зашла.

До сих пор ей еще ни разу не доводилось бывать в печатной мастерской. Мастерская оказалась неожиданно большой, и в ней занимались какой-то работой семь или восемь человек. Массивная медная штуковина посередине – должно быть, пресс. В воздухе запах пыли и краски. Она озиралась по сторонам, пытаясь понять, чем заняты все эти люди за столами и на скамьях у стен. Два человека, судя по всему, набирали текст, выуживая буквы из маленьких ящичков. Один подмастерье разводил краску, другой тащил только что отпечатанные листы на просушку, третий разрезал высохшие листы на страницы. Старик подметал пол метлой. Трое мужчин сшивали страницы, а еще один, с деревянным молотком, разглаживал на скамье кусок кожи. С ума сойти! Столько возни ради каких-то маленьких дурацких книжек?

Дородный мужчина выступил вперед встретить ее. По его надменным манерам и высокомерно поднятым бровям она поняла, что это и есть Балвон Печатник собственной персоной. Она сжалась под его изучающим взглядом. Вчера она смыла с себя все краски и духи, которые могли бы выдать ее прежний род занятий. Она снова стала уважаемой женщиной и не позволит этому жалкому мастеришке запугивать ее. Что из того, что она сама несет свои вещи? Ее плащ во много раз дороже его перепачканного краской передника, пусть даже у него на тюрбане и блестел драгоценный камень.

Он поклонился ей – надменно, но поклонился.

– Чем могу быть полезен госпоже?

Неплохо! Она наслаждалась почтением. Потом спохватилась: уж не подозрение ли сквозит в его взгляде? Не один ли он из завсегдатаев «Цветущей вишни»? Может, он узнал ее? Может, это вообще один из ее поклонников? Она не помнила его лица.

Такой возможности она не предусмотрела. Ей надо играть роль дочери знатного землевладельца, покровительницы искусств… Она напустила на себя подобающий, властный вид.

– Доброе утро, милейший. Прости за то, что отвлекаю тебя. Мне всего лишь хотелось переговорить с…

Старик с метлой смотрел на нее с испугом.

Прежде чем Покровительница Искусств совладала с собой, у нее вырвался вовсе не господский смех.

– Пиол! – Она спохватилась. – Мне нужно поговорить со старым другом. – Заметив, как жирное лицо Балвона неодобрительно скривилось, она надменно подняла брови и согнала с лица улыбку. – Я ненадолго оторву его от работы, хозяин. Уж вряд ли время твоего уборщика столь ценно, что мне придется купить целую библиотеку ради возможности провести с ним минуту, нет? – Для ухода фраза была вполне подходящая, так что она повернулась и вышла.

Пиол последовал за ней, так и не выпуская из рук свою метлу, скорбно щурясь на ярком солнце.

– Доброе утро, Пиол! – Она так и не смогла скрыть смеха в голосе.

На дневном свете он казался еще более хрупким, чем при свечах позавчера вечером. Его седая шевелюра была растрепана, кожа пожелтела, как старый пергамент, морщины – глубже каньона Суссуотера. Ветхая одежда была покрыта пылью. И он был бос.

– Доброе утро, Элиэль.

– Теперь мы квиты – оба знаем тайны друг друга, верно?