– Подбрось угля в камин. Огонь догорел, – сказала Габриэлла и сменила Джима у кровати. Она неуклюже примостилась на краю, набрала в ложку воды и осторожно поднесла ее ко рту Уикхэма.

– Это у вас хорошо получается, – вкрадчиво пробормотал он, вспомнив, как она кормила его бульоном.

Искушение подразнить ее было слишком велико. Габриэлла гневно стиснула губы, сдерживая раздражение, и продолжала делать свое дело.

Утолив жажду, он поймал ее запястье и задержал руку, сжимавшую пустую ложку. Кожа Габриэллы была шелковистой, а кости такими тонкими, словно их выдули из стекла.

Запястье напряглось, окаменело, и Габриэлла с опаской посмотрела ему в глаза.

– Спасибо за заботу, – сказал он так тихо, что Джим ничего не услышал.

Габриэлла не просто смутилась; в ее глазах мелькнул страх.

Ее реакция его несказанно удивила. Кончиками пальцев Уикхэм ощутил, что у нее участился пульс.

Невольно посмотрев на ее рот, он увидел, что губы Габриэллы слегка раскрылись и с трудом втягивают воздух. Уикхэм смутно помнил, что уже называл эти губы зовущими.

Если это было верно тогда, то теперь – верно вдвойне.

В тот же миг ее рот плотно сжался. Подняв глаза, Уикхэм понял, что она тоже помнит об этом. Она резко встала и освободила запястье.

– Пожалуйста, – холодно ответила Габриэлла и отвернулась, не добавив к сказанному ни слова.

Она поставила стакан на столик, положила ложку и повернулась к Джиму:

– Я иду спать. Спокойной ночи.

А затем молча исчезла в соседней спальне. Он хмуро следил за тем, как она осторожно закрыла за собой дверь.

Спустя мгновение щелкнул замок, возвестивший о том, что дверь заперта.

Оставшись наедине с Джимом, он недовольно посмотрел на старого грума и сказал:

– Можешь позвать Барнета.

В тот вечер Уикхэму стало намного легче. Большую часть времени он спал, но когда бодрствовал, то чувствовал, что силы постепенно возвращаются к нему. Похоже, дело сдвинулось с мертвой точки.

Эту весть, обрадовавшую весь дом, Габби узнала от Барнета, после чего решительно заявила, что «брат» больше не нуждается в ее помощи. Уикхэм был слишком опытным сердцеедом, а она оказалась слишком чувствительной к его чарам. Оставалось только одно; держаться от него как можно дальше.

Теперь, когда жизни пациента больше ничто не угрожало, она воспользовалась этим как предлогом, чтобы отказаться от дежурств у его постели. Раненый пришел в себя, и уход за ним можно было без опаски поручить слугам. Согласно словам Барнета, его светлость больше не бредил, так что разглашения секретов отныне можно было не опасаться.

Хотя Уикхэм по-прежнему лежал пластом, от посетителей не было отбоя. Видимо, раньше они воздерживались от визитов, опасаясь расстроить и без того опечаленных домочадцев. Судя по всему, весть о несчастье с графом облетела все лондонское высшее общество со скоростью света. От леди Сэлкомб пришла записка, предписывавшая племянницам явиться к ней в назначенный час через три дня. Визитные карточки оставляли десятки людей; у двери особняка выстроилась целая очередь. Поскольку сам Уикхэм был недоступен, принимать посетителей приходилось Габби.

Одним из первых стал лорд Денби, заявивший о своей тесной дружбе с раненым. Он явился в тот день, когда Габби сложила с себя обязанности сиделки. Вежливо осведомившись о самочувствии больного, лорд четверть часа открыто флиртовал с Клер.

Вскоре тем же занялись достопочтенный мистер Пул, лорд Генри Рейвенби и сэр Барти Крейн. Эти господа явились без предупреждения, но Габби, помнившая, что конечной целью ее махинаций является выгодное замужество Клер, которое освободило бы ее от всяких обязательств перед лежавшим наверху мошенником, оказала им всем гостеприимство, на которое был способен особняк Уикхэмов.

Чуть менее любезно была встречена леди Уэйр, которая вплыла в гостиную сразу после того, как вышеперечисленные господа ушли, посылая Габби и Клер воздушные поцелуи, словно давним друзьям. Означенная дама присоединилась к кружку избранных леди, поахала насчет несчастного случая с графом, а потом начала с жаром излагать последние светские сплетни.

Хотя она пробыла в доме не больше предусмотренной этикетом четверти часа, после ее ухода Габби испытала абсолютно не соответствовавшее случаю облегчение. Виновато в этом было не столько вызвавшее восхищение Клер платье гостьи из небесно-голубого шелка, явно созданное специально для того, чтобы демонстрировать грудь (то, что грудь у нее великолепная, вынуждена была признать даже Габби), сколько записка, которую леди Уэйр сунула ей в руку перед уходом.

– Это наверняка доставит бедняге Уикхэму удовольствие, – с многозначительной улыбкой сказала леди Уэйр.

Габби, не сумевшая придумать вежливого предлога для отказа, приняла запечатанное послание и заставила себя улыбнуться в ответ, поборов яростное желание смять billetdouce[5] в кулаке.

Но еще большее раздражение вызвало у нее то, что, передав записку Стайверсу с указанием вручить ее адресату, она никак не могла избавиться от сладкого запаха духов, которым было пропитано письмо. Габби долго терла пальцы мылом, полностью сменила одежду, но слащавый запах по-прежнему преследовал ее.

Возможно, сам Уикхэм был в этом не виноват, и все же список его прегрешений стал длиннее.

В последующие два дня их посетили весьма лестные визитеры: оставили свои карточки леди Джерси (видимо, старая подруга их тетушки) и сопровождавшая ее графиня Ливен. Взволнованная Туиндл сообщила, что эти дамы являются патронессами «Альмака», самого фешенебельного женского клуба, и что с ними нужно держаться как можно вежливее.

– Понимаете, там принимают только избранных особ, – сказала она Габби и Клер, которые с благоговейным страхом рассматривали коллекцию визитных карточек. – Этот клуб в просторечии называют «ярмаркой невест». Если девушку там отвергают, это сказывается на ее шансах выйти замуж самым роковым образом. Стоит только патронессам посмотреть на вас косо, как… Но, конечно, вам это не грозит. В вас, мисс Клер, а также в мисс Габби и мисс Элизабет нет ни одного изъяна.

– Туиндл, может быть, вы и правы, но мне кажется, что стоит тетушке остаться недовольной, как леди Джерси и подобные ей перестанут быть столь любезными, – возразила Габби, усталая после очередной бессонной ночи. Кроме того, у нее слегка болела голова, однако все это было пустяками по сравнению с необходимостью заручиться поддержкой тетушки.

Поэтому ровно в четыре часа назначенного дня Габби и Клер поднимались по ступенькам дома леди Сэлкомб на Беркли-сквер. Поскольку Бет еще не выезжала, ее избавили от участия в экспедиции, за что она была безмерно благодарна сестрам. Однако культурная программа, разработанная Туиндл и предусматривавшая посещение какого-то затхлого музея с мраморными греческими статуями, девочку разочаровала.