Как и в случаях с картиной или стихотворением, в основе дел, которыми он занимался, лежали сильные чувства.

– Значит, не повезло? – спросил Оливье. – Следов Питера не обнаружилось?

– Вообще-то, нам удалось найти человека, который не только видел Питера, но даже говорил с ним, – ответила Клара и рассказала о посещении колледжа искусств.

– С чего это вдруг Питер решил наведаться в колледж? – спросил Габри. – А прежде он туда ездил?

– Нет, ни я, ни Питер там не бывали, – ответила Клара.

– Тогда зачем он поехал туда? – спросил Гамаш, забыв о своих жаренных на открытом огне креветках в манговом соусе. – Что ему там понадобилось?

– Я так толком и не поняла, чего он хотел. А ты? – спросила Клара у Мирны.

– Мне кажется, он хотел ненадолго снова почувствовать себя студентом, – задумчиво проговорила Мирна. – Профессор Мэсси сказал, что они много говорили о студенческих годах Питера. О студентах, о преподавателях. Я думаю, ему хотелось вспомнить молодость, времена, когда его переполняла энергия, когда им восхищались. Когда ему принадлежал весь мир.

– Ностальгия, – сказал Габри.

Мирна кивнула:

– И наверное, еще кое-что. Быть может, он хотел вернуть прежнее волшебство.

Клара улыбнулась:

– Что-то я сомневаюсь, чтобы Питер верил в волшебство.

– Да, сам бы он так это не назвал, – согласилась Мирна. – Но все равно речь идет о чем-то похожем. Времена студенчества остались в его памяти как нечто волшебное. И вот он в депрессии возвращается туда, где ему было хорошо. Туда, где он может обрести то, что утратил.

– Он искал спасения, – вмешалась Рут.

Она пододвинула к себе тарелку Гамаша и в данный момент выуживала из нее последнюю креветку.

– Слишком много слоев жизни, – продолжила она. – Его мир исчезал. Он хотел, чтобы его спасли.

– И поэтому отправился в колледж? – спросил Оливье.

– Поэтому он отправился к профессору Мэсси, – сказала Мирна, кивая. Ее немного расстроило, что маразматичка Рут увидела то, что от нее, Мирны, ускользнуло. – Хотел получить подтверждение тому, что полон энергии, талантлив. Звезда.

Рейн-Мари оглядела тихое бистро, опустевшие столы на террасе за сводчатыми окнами, кольцо домов, неярко светящихся в темноте.

Спасение.

Она поймала взгляд Армана и снова увидела в его глазах то выражение. Человека спасенного.

Тем временем Гамаш взял кусок багета и, задумавшись, принялся его жевать.

Чего искал Питер? Он явно искал что-то, искал настолько отчаянно, что это заставляло его метаться с одного конца света на другой. Париж, Флоренция, Венеция, Шотландия. Торонто. Квебек-Сити.

Его гнало отчаяние, он был одновременно и охотником, и преследуемым. Игра в прятки, в которой участвует один человек.

– Ваш профессор упомянул «Салон отверженных», – сказал он. – Это что такое?

– Вообще-то, это я вспомнила про салон, – ответила Клара. – Не думаю, что профессор Мэсси был рад напоминанию.

– Почему? – спросил Жан Ги.

– Не лучший эпизод в истории нашего учебного заведения, – рассмеялась Клара. – В конце года в колледже обычно организуются ежегодные выставки. Работы отбирает специальное жюри из преподавателей и известных торонтских арт-дилеров. На выставку попадают только лучшие работы. Один из профессоров решил, что такая ситуация несправедлива, и устроил параллельную выставку.

– «Салон отверженных», – сообразил Оливье.

Клара кивнула:

– Выставка для отвергнутых. По образцу знаменитой Парижской выставки тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, когда картину Мане[43] отказались выставлять в официальном Парижском салоне. И тогда был организован «Салон отверженных». Там был представлен не только Мане. «Симфония в белом» Уистлера тоже туда попала. – Она покачала головой. – Одно из выдающихся произведений живописи.

– Ты хорошо осведомлена, ma belle, – заметил Габри.

– А как же. Мои работы были главным хитом в «Салоне отверженных» нашего колледжа. Сначала мне сообщили, что жюри их отвергло. А потом я увидела их на параллельной выставке.

– А Питер? – спросил Гамаш.

– Ну, он-то был в центре внимания на главной выставке, – ответила Клара. – Он создал эффектные картины. Мои работы нельзя было назвать эффектными. Я экспериментировала.

– Еще не спасенные? – сказал Габри.

– Спасти их было невозможно.

– Авангард, – заявила Рут. – Так, кажется, это называется? Ты опередила время. Остальные должны были догонять. Ты не нуждалась в спасении. Ты не потеряла себя. Ты зондировала пределы возможного. А это разные вещи.

Клара посмотрела в слезящиеся, усталые глаза Рут:

– Спасибо. И все же это было унизительно. Профессора уволили. У него были странные представления об искусстве. Он не вписался в политику колледжа. Этакий гадкий утенок. – Она повернулась к Розе. – Извини.

– Что она говорит? – осведомилась Рут.

– Говорит, что ты старый опенок, – не моргнув глазом, ответил Габри.

Рут издала надтреснутый смешок:

– Тут она не ошиблась. – Она повернулась к Кларе, и та слегка отстранилась. – А вот насчет салона ты ошибаешься. Настоящий художник именно там и хочет оказаться. Среди отвергнутых. Ты не должна была расстраиваться.

– Скажи это мне двадцатилетней.

– А что бы ты предпочла? – спросила Рут. – Быть успешной в двадцать лет и забытой в пятьдесят или наоборот?

«Как Питер», – подумали все. Включая и Клару.

– Когда мы уходили, профессор Мэсси упомянул Фрэнсиса Бэкона, – сказала Клара.

– Философа? – спросила Рейн-Мари.

– Художника, – ответила Клара и объяснила, в связи с чем Мэсси вспомнил о Бэконе.

– Довольно жестоко, – заметил Оливье.

– Напрасно ты так, – сказала Клара.

Мирна покачала головой:

– Похоже, он беспокоился о Питере. Я думаю, он хотел подготовить Клару.

– К тому, что Питер покончил с собой? – Рут захохотала, потом огляделась вокруг. – Ведь никто так не думает, правда? Это смешно. Он слишком высокого мнения о себе. Слишком себя любит. Нет, Питер может убить кого-то другого, но только не себя. Впрочем, беру свои слова назад. Он больше подходит на роль жертвы, чем убийцы.

– Рут! – воскликнул Оливье.

– Что? Вы все тоже так считаете. Кто из присутствующих хотя бы раз не испытывал желания его убить? А ведь мы его друзья.

Все стали возражать, возможно слишком пылко. Каждый гневный протест подпитывался воспоминанием о том, как славно было бы огреть Питера сковородой. Он бывал таким высокомерным, таким самодовольным, таким заносчивым и таким безразличным.